. А скорее, и гномы здесь ни при чем — просто Калдерс наделяет своим собственным, иногда весьма строптивым нравом обычные вещи: лифт, скороварку, цветок в горшке… Тем самым он стремится показать, что у обыденности, как у шляпы фокусника, двойное дно и оттуда можно извлечь немало занимательного и интересного. Конечно, нужно говорить читателю правду о жизни, будить в его душе сострадание и сомнение, заставлять задуматься, но и рассказать веселую историю о нем самом тоже иногда нужно. Эту роль сказочника для взрослых и берет на себя Пере Калдерс. Жизнерадостное мировосприятие Калдерсу удалось сохранить, несмотря на все трудности. А ведь судьба его далеко не всегда складывалась легко и гладко. Во время гражданской войны он сражался на стороне республиканцев, попал в плен, бежал из концлагеря в Пратс-де-Мольо и вскоре оказался в Мексике, где его постоянно мучила тоска по родине. Железная лапа франкизма исковеркала жизнь Калдерса точно так же, как поломала она судьбы и других молодых писателей, чье творческое «я» складывалось в 30-е годы, когда мечта каталонцев о самостоятельной литературе начала становиться реальностью.
Победа диктатуры сводила на нет все достигнутое каталонскими учеными, писателями, литераторами. Рушилось с таким трудом возведенное здание национальной культуры. «Испания единая, великая, свободная», — было отчеканено на новых монетах с портретом каудильо. Единая Испания для Франко — значит, нет ни каталонцев, ни галисийцев, ни басков. Единая — значит, не дозволяются ни газеты, ни книги по-каталонски, в общественных местах запрещено говорить на этом «туземном наречии», а человеку, осмелившемуся преступить запрет, с негодованием могут бросить: «Перестаньте лаять!» Это было своего рода «лингвистическое гетто»: язык, на котором уже существовала богатая литература, пытались уничтожить, оставляя ему только «сферу частного общения».
В те времена появился невеселый анекдот: одна «персона» (так осторожно выражались тогда) велела всем издателям Барселоны явиться точно в назначенный час. Когда в кабинет вошел секретарь и сообщил, что литераторы прибыли, шеф приказал: «Пусть войдут». «Но, сеньор, — ответил секретарь, — очередь за дверьми тянется до соседнего квартала». Да, их было очень много, тех, для кого литература стала делом всей жизни. Что оставалось им теперь? Что оставалось писателям, чьи книги отныне будут погребены в ящике письменного стола? Существовало только две возможности: продолжать писать «для себя», не имея надежды опубликовать свои произведения, или же покинуть родину. Многие писатели уезжали — одни через Пиренеи, в тревожную Европу, где фашизм уже набирал силу, другие за океан, в солнечную и гостеприимную, но такую чужую Латинскую Америку. Одним из них — Жозепу Карне, Помпеу Фабре, Пере Короминасу — суждено будет умереть на чужбине, другим — Пере Калдерсу, Мерсе Родореде — посчастливится вернуться.
