Российский колокол, 2016 № 1-2 | страница 40
Диана Кан попала на берега Волги из Оренбуржья. В стихотворениях о Самаре-мачехе она не раз упоминала о чёрствости этого города – примерно так, как принято говорить о Москве, бьющей приезжего с носка и не верящей слезам.
Подлинный поэт всегда и везде одинок, нищ и горд. На Востоке хан может умертвить певца, здесь же толпа – множественный образ хама – в состоянии перекричать песню и затоптать её автора тысячью снующих ног.
Волга примиряет героиню с Самарой, умиротворяет душу и неожиданно дарит ей связь с землёй, которая её не желала и гнала.
Внимательный взгляд героини видит и другую картину, которую раньше она восприняла бы, по меньшей мере, с сарказмом:
«…спесивая речка Москва – // столичная штучка, зазнайка – // напиться из Волги пришла». Словно радушная хозяйка, великая река принимает и привечает жеманную гостью: «Пей, милая!
Ты не в обузу». И напутствует её, призывая отринуть «зачумлённые стоки» и двинуться «России навстречь, // чрез волжские реки-притоки // вкушая соборную речь».
Волга мудра и терпелива, желание воспользоваться её прозрачностью, мощью и силой она одобряет как бессознательное стремление Москвы-реки к очищению. Собирание России – вот скрытый смысл этой поэтической истории. И тут вовсе не призывный жест, а по-матерински гостеприимное объятие. Ничего подобного в современной русской поэзии, испорченной однолинейным, конфликтным мышлением, мы не найдём.
Диану Кан по праву можно назвать поэтическим голосом Волги, которая является для неё источником вдохновения и примером присутствия в мире. В образе главной русской реки поэтесса видит отражение «реки словесной», стремящейся стать полноводной, большой и сильной…