— Он приходил? — спросил художник у жены.
— Нет.
Варя забралась на кровать и прижалась к женщине.
«Она холодная».
— Возьми, — женщина протянула ей бумажку из-под масла, чтобы Варя облизала ее.
«Когда кончится война, я буду много есть. У меня всегда будет дома хлеб, шоколад, масло и деревянная стружка…»
Когда Варя вернулась из магазина, по радио объявили воздушную тревогу.
«В наш дом никогда не упадет бомба».
— Я принесла хлеб.
На месте картин на стенах остались лишь ровные прямоугольники не выцветших обоев, пустые рамы сложены на полу. Пахло едой. Художник сидел за мольбертом перед неоконченной работой, но в руках вместо кисти у него была тарелка каши. Гречневой каши!
— Садись обедать, мы не дождались тебя, — сказала Варе лежащая на кровати женщина. — Только не ешь сразу много.
Девочка бросилась к заваленному пакетами и свертками столу и, хватая все подряд, беспорядочно запихивала в рот кашу, хлеб, шоколад, невареную крупу…
— Варя, Варя, не ешь сразу много.
«Неужели кончилась война? Неужели кончилась война?»
Женщина вдруг тихо заплакала. Она давно перестала плакать, полгода назад, когда началась блокада. Не плакала, когда сын выковыривал из щелей паркета хлебные крошки и ел их. Когда он пропал, и когда из комнаты соседей разнесся по квартире странный сладковатый запах, и когда нечего было хоронить, и когда уже не из-за чего было плакать, и не было ради чего жить, выживать — тоже не плакала, не плакала, не плакала.
«Неужели кончилась война?»
Она плакала, когда Варе стало плохо.
«Как жалко, совсем ничего не осталось в животике».
Ночью огонь в печке погас, в комнате стало холодно. Варя спрятала голову под одеяло и теснее прижалась к женщине. А та не могла остановить слезы, и они маленькими колючими льдинками застывали на ее лице…
Через неделю Анна Павловна начала вставать с постели, сама растапливала печь, накрывала на стол, грела воду, чтобы купать Варю. Она бережно, как когда-то мама, обмывала ее истощенное тельце, и только после горячего купания Варя немножко отогревалась.
«Ласковая, как мама».
Обледенелая кухня была заставлена ведрами, бидонами, кастрюлями с невской водой. Художник распилил почти всю мебель на дрова, оставил только стол. Он уходил на фронт.
На календаре был март — первый месяц весны, а в ленинградских домах продолжалась холодная, безжалостная блокадная зима.
«Если мы доживем до теплого лета, то будем целыми днями лежать на солнышке и греться. Мамочка, хоть бы мы дожили».
