Небо резко стемнело, черные тучи заковали солнечный свет, который прорывался из их блокады, как жидкая сталь из доменной печи. Ветер рвал воздух и гонял острые буруны по серой беспокойной воде. Вадим спустился к заливу. Он увидел две избушки, скотный двор и курятник, в котором за сеткой среди пестрых куриц крутил головой огромный белый индюк. К большой избе под навесом примыкал длинный стол с продольными скамьями, возле берега — еще один столик, рядом с ним — шашлычный мангал. У самого берега лежали две лодки — большая деревянная и маленькая дюралевая.
Он подходил к жилью, на крыльце которого сидел, кашляя и куря, растрепанный седой человек в мятом пиджаке на голом загорелом теле и вылинявших спортивных штанах. Он вгляделся в Вадима и даже привстал, старое его лицо при этом напряглось всеми морщинами: «Это что за чудо лесное… Или мне мерещится?»
«Здравствуйте… — Вадим помолчал и вдруг высказал: — Меня разыскивает милиция и обещает деньги за поимку. Вы можете заработать, — он посмотрел в глаза старику. — Но сначала помогите мне, дайте ночлег».
Старик молчал, изумленно подняв густые брови и глядя на жалкую фигуру Вадима. Что-то соображая, выдал:
«А ты что, государственный преступник, что за тебя деньги дают? Что-то больше похож на воришку-форточника».
Еще недоверчиво, но уже мягче:
«Ну что ж, проходи в дом, потерянная душа…»
Дом был аскетически пуст: стол, два табурета, белая печь, полки по стене. Кровать без ножек была утверждена на стопах книг и журналов. Еще куча растрепанных книг лежала в углу, а возле нее — ничуть не меньшая армия пустых винных бутылок.
«Меня зовут Иван Вольнов. Вольный по фамилии и по сути. А как тебя величать?» — обратился к Вадиму старик, глядя на него с пренебрежением.
Вадим заметил, что старик слегка пьян, назвал себя и уже без приглашения сел на табурет, сгорбился и оперся рукою о стол.
«Э-э, да ты совсем ослаб в бегах?..»
Не услышав ответа, Иван вышел из дома, потом вернулся, подал на стол хлеб и молоко в огромной кружке. Он уже не без интереса осмотрел Вадима, его худую шею, порезанные руки, крепко державшие хлеб.
«Где дом твой, куда бежишь?»
«У меня нет дома».
«Врешь, говорить не хочешь, ну и не говори, правильно. А за что сидел в колонии?»
«За дезертирство».
Старик задумался, его седые кудрявые бакенбарды шевелились от немых гримас и пьяного покряхтывания, крупные шишкастые пальцы крутили ложку. Он молчал, пока Вадим не съел весь хлеб. Потом назидательно, как в продолжение своих мыслей, сказал:
