– Женщина, как копилка, все внутрь ложится и копится там, пока копилку не разобьют намеренно или случайно, а оттуда сразу же вывалятся и все ваши грехи, и все ее обиды, ее скука, ее желания неудовлетворенные…
Он попытался отгородиться от этих слов, смотрел на принадлежащую ему женщину – очень стройную, с точеной скульптурной фигурой, с грудью, которая не требовала никаких подпорок, – в женщинах он знал толк и любил любить только очень красивых. Он любовался Зябликом и не понимал, почему она с ним, что это тридцатилетнее чудо нашло в нем. А потом что-то его кольнуло: «Черт возьми, она даже ударения в словах правильно ставит! Значит? Значит, до этого была просто маска? Прикидывалась дурочкой, чтобы что? Нет, так ей с тобой проще было, вот почему, старый ты морж…» Но он и эту мысль не додумал до конца и снова погрузился в россыпь фраз, которыми она обволакивала все вокруг.
– Перестаньте распускать нюни, нужно немедленно успокоиться… Вы должны ни в коем случае не подавать виду, что вам больно… Любой шаг навстречу, пока она не начнет жалеть о случившемся (я в любовь ее не верю, это просто глупость какая-то), любой ваш шаг к примирению будет воспринят как ее победа… Вас растопчут, просто из желания отомстить…
Он никогда не думал, что ему можно что-то внушить, но пока она говорила, он на самом деле чувствовал себя прежним Игорем Ильичом Серебряковым.
Результат нужно было закрепить, что она и начала делать, несмотря на длинный пятичасовой перелет и езду по московским пробкам. Пошла в ванную ненадолго, видимо, боялась, что он может уснуть, устав от переживаний, вышла, как любила, в длинном банном полотенце, каким-то особым способом – он так не умел – закрепленным над грудью, сбросила на пол кучу одеял, легла рядом, прижалась, начала целовать и так его разнежила, что он включился и забыл (на час? на два?) об ужасе, жившем за окнами, там, в мрачной, залитой дождем, продрогшей Москве.
Он был неплох, не как всегда, но вполне и даже удивился сам себе, как будто его тело и он сам были разными существами, и то, что было до пояса, жило своей самостоятельной жизнью.
Она частенько говорила ему, что он монстр секса, говорила, что это неестественно в его года, сравнивала его с другими мужчинами – у нее, конечно, был опыт, как она лукаво убеждала его, совсем небольшой, и утверждала, что сорокалетние сегодня в сексе ведут себя как люди его возраста, а он может любую – дальше она вставляла жесткое словечко, знала этот язык, конечно, взрослая была девочка, но его это не коробило, хотя в обычной жизни он терпеть не мог женщин, пересыпающих разговор бранными словечками, верил, что это говорит о комплексах или проявляет их истинную натуру.
