– Какой белой ты выглядишь под луной! Белой и сверкающей, как будто ты тоже звезда. Что-то есть такое в тебе. Ты как звезда, отраженная в водоеме. Кажется, она рядом, но мы видим лишь ее отражение. На самом деле она очень далека, в миллионах миль.
– Какая глупость! – покраснела польщенная Моника. – Почему вы говорите мне это? Не думаю, что это утверждение справедливо. Когда этим вечером я уверяла, что понимаю вас…
– Ты хотела сказать, что сочувствуешь. Я прекрасно понял.
– Нет. Я сказала, что поняла, потому что вдруг осознала многое. Сострадать – это другое. Сочувствовать можно даже тогда, когда мы не очень хорошо понимаем, сочувствовать всем, кто страдает. А кто не страдает в этом мире? Все страдают, всё страдает. Как правило, каждый видит и чувствует собственные мучения, но прекрасен момент, когда наше сердце разрывается, переполняется по отношению к другому сердцу, которое страдало больше, своими мучениями оно имеет большее право на нежность, на огромную любовь.
Быстрым движением она взяла левую руку Хуана, повернула ее жесткой и широкой ладонью вверх, и, словно подталкиваемая непреодолимым порывом, дрожащим поцелуем прикоснулась к длинному шраму.
– Моника, – глубоко потрясенный спросил Хуан. – Что ты делаешь?
– За вашу боль ребенка, Хуан, за эту жалость, которую никто не проявил, и за все, что вас еще ранит.
Она смотрела в его глаза с новым, неожиданным волнением, открывая сердце, и он побледнел, избегая этого взгляда. Под белой атласной кожей бежала с новым жаром алая тропическая кровь. На мгновение стерлось все: прошлое, мечты, воспоминание других горящих губ и глаз. Посреди корабля Хуан Дьявол не чувствовал под собой ног, словно весь переполнился, словно целый мир был в его непокорных волосах, могучих руках, чувственных губах и больших итальянских глазах.
Моника задрожала, когда он освободил руку из ее нежной тюрьмы, и рука легла на хрупкую талию, медленно отводя к запертой двери единственной каюты Люцифера. Она чувствовала, словно ее пронзила незнакомая сила и одновременно слабость, словно она сдалась. Она не была способна сопротивляться и возражать. Словно пена волн, которые приносило и уносило море, она принадлежала Хуану Дьяволу.
– Доброй ночи, Моника, отдыхай. Спи хорошо, потому что завтра будет бурный день. Есть на что посмотреть в Сент-Кристофере. Тебе понравится.
Он бесшумно удалился, тихим и твердым шагом босых ног, а она неподвижно и пораженно стояла с одним именем Хуана в горле и жаром широких рук, разжигавших атласную кожу. Почему он оставил ее сейчас? Почему не подошел к ней, словно с сомнением ожидая первую ночь? Без него как будто закачался весь мир; без него она почувствовала одиночество, холод, но не могла позвать его. Волна смущения зажгла щеки, найдя выход доселе неведомыми ей слезами. Она подумала о стольких женщинах, которые без тени сомнения кидались в его объятия. О портовых падших женщинах, распутницах таверн, которые безусловно соревновались друг с дружкой. Она подумала об Айме, и жгучая волна неясных чувств овладела ей: гнев, ярость, смущение, почти ревность. Резко она вошла в каюту и с яростью заперла дверь.
