— Я сделаю из Тома человека, вот увидите, Арвуд, он определенно больше человек, чем думает Ворн.
Но Ворн не находил ошибок в своей теории, считая Тома на три четверти животным, смотря на него со спокойным любопытством ученого, изучающего редкостный экземпляр.
Под холодным взглядом его прозрачных глаз Том весь съеживался от звериного страха. Он прятался в угол, пытаясь сесть спиной к Ворну. Не оставалось и намека на что-то человеческое в этом маленьком тельце, в этой обезьяньей позе, в круглых испуганных глазках.
Ворн измерял «лицевой угол», объем и строение черепа маленького Тома и сравнивал его с черепами доисторических людей, пытаясь определить, к какой эпохе можно отнести созданный им экземпляр.
Посещения Ворна все больше беспокоили Ингрид. Она видела бесконечный ужас Тома перед ним, видела, как все человеческое исчезает из его сознания в присутствии этого равнодушного человека. Ингрид подходила к Тому, гладила его, понимая что не может оградить от этой пытки.
— Так дальше нельзя, вы ведь понимаете, Арвуд, что Ворн превращает его в обезьяну.
Арвуд показывал ей на скошенный узкий лоб Тома.
— В таком черепе нельзя пробудить человеческий разум. Ворн прав. Его выводы безошибочны…
Ингрид видела, что этот человек закован в броню научных выводов, как древний рыцарь в латы. Человеческое слово не достигало его сердца.
Она просила Ворна на некоторое время освободить Тома от наблюдения, она говорила о человеческом сознании, что просыпалось в нем, о его музыкальности. Ворн слушал с небрежной улыбкой.
— Музыкальность? Да, это возможно. Музыка доступна человеку на самой низкой ступени культуры, она доступна даже животным. А разум? О нет… видите…
И Ворн показывал на маленькую фигурку, сидевшую, забившись между диваном и шкафом. Концы согнутых пальцев рук упирались в пол — эта поза была типична для обезьян. Ингрид прикусывала губу так, что на ней появлялись капельки крови. А прищуренные глаза Ворна, всегда устремленные куда-то вдаль, казалось, не видели того, что происходило рядом.
В этот день Ингрид долго ходила по комнате, растерянная и задумчивая. Солнце проложило от окна к ее ногам кружевную дорожку и зажгло золотой серп медной дуги на большом глобусе в углу комнаты.
И тогда ей показалось, что дракон на голубом поле безграничных океанов, прикованный к южному материку, взмахнул поднятым крылом, готовый взлететь. Ингрид встала, улыбнувшись своей, еще в детстве придуманной, фантазии, так неожиданно подсказавшей спасение.
