Вечер этот не представлял для него ничего приятного. Давно прошло то время, когда дружеские tete-a-tete с Верой Степановной служили ему отдыхом от дневных трудов и доставляли удовольствие им обоим.
Теперь, кроме неловкости и смущения, он не чувствовал ничего.
Жена по-прежнему была кротка и ласкова с ним, но во всех ее поступках и речах стала проглядывать какая-то сдержанность.
Он часто спрашивал себя, не догадывается ли она, и не мог ответить, потому что с ее стороны никогда не было ни малейшей попытки узнать, где он проводит последнее время почти каждый день все свои свободные часы.
Все эти вопросы мучили его, не находя разрешения.
Тот самый его дом, куда он, бывало, стремился с чувством радости, все казалось ему уютным и комфортабельным, вдруг потерял в его глазах свою прелесть.
В нем ему еще не так давно дышалось свободно и легко, а теперь воздух его комнат казался ему пропитанным какой-то удушливой атмосферой.
Так бывает на дворе перед близкой грозой.
Небо еще ясно и чисто. Солнышко приветливо освещает землю, и лишь на горизонте появилась красно-бурая полоска, на которую поверхностный наблюдатель природы и не обратил бы внимания, если бы окружающий его воздух не давил бы ему на грудь, если бы не становилось тяжело дышать.
— Быть грозе! — говорят в этом случае люди, и во всей природе наступает томительная тишина ожидания.
То же случается и в жизни людей.
На кажущемся безоблачно-чистом горизонте их жизни тоже вдруг незаметно для них появляется грозная красно-бурая полоска, окружающая их атмосфера начинает давить, и не успеют они оглянуться, как уже небо над их головами покрыто сплошною тучею, рассекаемою зигзагами молнии, и раскаты грома гремят сперва в отдалении, подходя все ближе и ближе.
Благо человеку, выходящему невредимым из этой жизненной грозы — она порой бывает преддверием еще более безмятежной жизни, но зачастую жизненные молнии, если не убивают, то калечат навсегда.
В такой сгустившейся атмосфере домашнего очага тяжело дышал Осип Федорович Пашков.
Как провинившийся школьник, возвращался он домой, боясь расспросов, а когда, как он видел, их не было, мучался о причинах такого странного равнодушия со стороны жены.
В каждом жесте, в каждом совершенно простом, без всякой задней мысли сказанном слове последней он видел намек, начало конца.
«Начинается!» — мелькало в его уме.
И хотя оказывалось, что ничего не начиналось, но он и в этом не находил успокоения своей нечистой совести.
