Страшное обвинение, как ком снега под руками ребятишек, все увеличивалось и увеличивалось по пути.
На пышные, устроенные родными покойного графа Виктора Александровича Шидловского похороны собралось множество народа, две трети которого и не знали об его существовании.
Графа, признанного сумасшедшим, похоронили на новом кладбище Александро-Невской лавры.
При опущении гроба в могилу раздались рыдания нескольких истеричных дам и девиц.
Баронессы фон Армфельдт, конечно, не было, но Осип Федорович и Гоголицыны явились отдать последний долг.
Нечто странное переживал в своей душе Пашков во время этой печальной церемонии.
«Мертвый во гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий!» — все время вертелись в его уме слова поэта.
И, действительно, начало мирного сна несчастного графа почти совпало с началом пользования жизнью им, Осипом Федоровичем. Под последним он разумел обладание любимой женщиной.
На похороны графа он попал случайно.
Он встретил процессию, возвращаясь с одного визита, и какая-то сила потянула его пойти за гробом, быть может, та же сила, которая бессознательно побуждает преступника идти смотреть на свою жертву.
Он пошел и остался до конца.
Кругом себя он то и дело слышал имя баронессы и не только в устах представителей петербургских гостиных, но и в устах народа.
Между прочим до его ушей донеслась на кладбище беседа двух убого одетых старушек.
— И с чего это он, родимый, прикончился?
— С чего, все из-за нашей сестры… Тоже язвы есть, ехидны, к примеру взять моя золовушка…
— А она-то тут?
— Сказывают нет, притаилася…
— А ведомо кто она?
— Баронесса… Фамилию-то запамятовала, говорили из немок…
— Из немок… Так чего ждать от них… Известно, одно слово — немка…
— Это, голубушка, правильно… Совсем опутала, вишь, касатика… Как липку обобрала и свой портрет подарила… Он этот портрет-то приложил к сердцу, да и бац…
— Ахти, страсти, голубушка… А все же Бога в нем не было…
— Известно, коли бы Бог… Бес ворочал… Где немка, там бес.
— Прости Господи…
— Упокой его душеньку в селениях праведных…
Когда гроб опустили в могилу и засылали землей, Пашков с тяжелым чувством от всего виденного и слышанного возвратился домой.
Прошел месяц, пролетевший для Осипа Федоровича, как сон. Вернувшись от одного из своих больных, он прямо прошел в кабинет и лег на кушетку. Напрасно, несмотря на сильную усталость, старался он заснуть.
Уже два дня он не видал Тамары, по горло занятый практикой. Ему бы хотелось сейчас же бежать к ней, но мысль, что он обещал жене провести сегодняшний вечер дома, останавливала его.
