— За что?
— А! — Степан махнул рукой. — Конечно, он всех кормил, одевал, кое-кого по островам возил, по странам жарким… Но как сказать… Не по доброте душевной, не из щедрости и бескорыстия, нет. Жлоб он, вот что я скажу. Все, кто в этом доме жил, были для него прислугой. И потом, знаете, можно и с прислугой нормально жить, а этот Объячев никогда не забывал напомнить, что ты прислуга. Я не возражаю, пусть прислуга, но плати! У меня семья в Золочеве год ничего кроме картошки не ест! Год!
— И однажды вам это надоело, — произнес Пафнутьев без вопроса, просто проговорил, как бы вывод для себя сделал, но Степан почувствовал — надо что-то ответить.
— Почему однажды? — он передернул плечами. — Это давно мне надоело. Васыль все сдерживал меня, а то я бы давно с этим хмырюгой разобрался.
— А как с ним можно разобраться?
— Как? Да тыща способов! Принес бы он мне эти денежки, в жменьке принес!
— В чем?
— В ладошке.
— Так как же все-таки с ним можно было разобраться?
— Морду набить — это первое дело. Петуха пустить в этот домик тоже можно. Работу так сделать, что через месяц все развалится, через месяц все надо по новой отделывать.
— Так, — кивнул Пафнутьев. — Это уже три способа. И еще есть другие?
— Есть.
— Слушаю вас внимательно.
— Телевизор видели в каминном зале? Он три тыщи долларов стоит. Его нетрудно вывезти. Никто и не заметит. Ковры видели в рулоны свернутые? Иранская ручная работа. Даже набор каминный — лопаточка, щипчики, совочек… Мне полгода надо вкалывать, чтобы такой набор купить.
— Неужели совок с лопатой может столько стоить? — ужаснулся Пафнутьев.
— Шведское исполнение, кованый металл, винтовой узор, квадратное сечение, отделка из дуба, подставка с фигурными крючками, тоже коваными… — Степан смотрел на Пафнутьева даже как-то жалостливо, как на человека, которому приходится объяснять такие простые вещи. — Опять же, надо учесть — это предмет роскоши. Я бы мог выковать такой набор, и он обошелся бы Объячеву в десять раз дешевле… Но есть некие неуловимые признаки хорошей фирмы. И платят за эти вот неуловимые признаки, а не за изделие и не за класс самой работы.
Степан как-то сразу, резко переменился — уже не гневался на Объячева, сделался спокойным, усталым. Поставив локти на колени, скрестил тяжелые, натруженные ладони и, казалось, просто ждал, пока Пафнутьев уйдет и оставит их с Васылем вдвоем.
«А как пылал, как горел всего две минуты назад!» — изумился Пафнутьев.
Самое большое удивление, самая ошарашивающая неожиданность подстерегала Пафнутьева все-таки не в этом доме, где, казалось, все было пропитано какими-то тайнами, недомолвками, загадочными превращениями и перепадами в настроении людей. Оставив Худолея и Андрея в объячевском особняке и наказав никого не выпускать, Пафнутьев выехал в город. И вот там-то, в морге, где знакомый патологоанатом должен был сделать вскрытие Объячева, Пафнутьева и поджидало сообщение, которое перевернуло все его соображения, вместе с подозрениями, прикидками и скромными озарениями.
