| I obeyed; and hemmed, and called the villain Juno, who deigned, at this second interview, to move the extreme tip of her tail, in token of owning my acquaintance. | Я подчинился; кашлянул, окликнул негодницу Юнону, которая соизволила при этом повторном свидании пошевелить кончиком хвоста, показывая, что признает во мне знакомого. |
| 'A beautiful animal!' I commenced again. 'Do you intend parting with the little ones, madam?' | - Отличная собака! - начал я снова. - Не думаете ли вы раздать щенят, сударыня? |
| 'They are not mine,' said the amiable hostess, more repellingly than Heathcliff himself could have replied. | - Они не мои, - молвила любезная хозяйка таким отстраняющим тоном, каким не ответил бы и сам Хитклиф. |
| 'Ah, your favourites are among these?' I continued, turning to an obscure cushion full of something like cats. | - Ага, вот это, верно, ваши любимицы? -продолжал я, указывая на кресло в темном углу, где, как мне показалось, сидели кошки. |
| 'A strange choice of favourites!' she observed scornfully. | - Странный предмет любви, - заметила она с презрением. |
| Unluckily, it was a heap of dead rabbits. | Там, как на грех, оказались сваленные в кучу битые кролики. |
| I hemmed once more, and drew closer to the hearth, repeating my comment on the wildness of the evening. | Я еще раз кашлянул и, ближе подсев к очагу, повторил свое замечание о дурной погоде. |
| 'You should not have come out,' she said, rising and reaching from the chimney-piece two of the painted canisters. | - Вам не следовало выходить из дому, - сказала она и, встав, сняла с камина две пестрые банки. |
| Her position before was sheltered from the light; now, I had a distinct view of her whole figure and countenance. | До сих пор она сидела в полумраке; теперь же я мог разглядеть всю ее фигуру и лицо. |
| She was slender, and apparently scarcely past girlhood: an admirable form, and the most exquisite little face that I have ever had the pleasure of beholding; small features, very fair; flaxen ringlets, or rather golden, hanging loose on her delicate neck; and eyes, had they been agreeable in expression, that would have been irresistible: fortunately for my susceptible heart, the only sentiment they evinced hovered between scorn and a kind of desperation, singularly unnatural to be detected there. |
