Толстая от кофты на свитер, болтает какую-то чушь, улыбается, сует мне два яблока и шахматный листок — ведь запомнила, что увлекаюсь.
Есть люди, от одного присутствия которых жить лучше…
Градусник вымела. Хотела платки постирать — я не дал.
— А Наталья как? — спрашивает так весело, будто Наталья не в больнице, а в оперетту пошла.
И почему-то становится спокойнее. Ну, болен, ну Наталья больна. Так выздоровеем же! В конце концов, если уж болеешь — и это делать надо с удовольствием. Вот партию Таля разобрать — подробно, с вариантами. Когда еще будет на это время!
А Ленка рассказывает театральные сплетни и просто сплетни — вот умница! Когда голова чужая, ни читать, ни писать — сплетни вполне диетическая духовная пища.
Порылась в холодильнике, что-то нашла, нарезала, разложила красиво на тарелочках — вышел легкий завтрак из трех блюд. И все это — рта не закрывая.
А потом надевает свою кофту на свитер, с трудом влезает в пальто, сразу становясь толстой. Я даю ей три рубля, говорю номер палаты. И по морозной, гриппозной Москве едет Елена с пакетом апельсинов на другой конец города, в больницу…
Не сочувствовала, не ободряла — просто болтала глупости.
Я тогда долго болел, многие навещали. А запомнилась четко, до мелочей — она…
Опять подошла весна. Елена стала готовиться на театроведческий.
Поступать туда полагалось со своими работами. Конкурс, экзамены — это уже потом.
И снова Ленка заколебалась: что писать, как писать, да и надо ли поступать вообще.
И опять я стал ее уговаривать, увлекся, сам поверил в свои педагогические похвалы и в конце концов придумал такого оригинального и мудрого театрального критика, что самому завидно стало. На этой волне вдохновения я и продиктовал Елене ее первую статью, полную таких сверкающих идей, что и слепой бы углядел в девчонке нового Кугеля. За эту статью мою приятельницу и отсеяли на творческом конкурсе.
Какой-то решающий член приемной комиссии строго выговорил нестандартной абитуриентке за ее взгляды на театр, сомнительные и безответственные. А насчет формы заметил, что она небезынтересна, но несомненно откуда-то списана.
Как можно списать форму отдельно от содержания, он не объяснил, а Елена, подавленная его суровым тоном, не спросила.
Впрочем, и спроси она — что изменилось бы?
Так и не взяли нас с ней в театроведы.
И опять по Ленкиному лицу мне показалось, что огорчил ее вовсе не провал, а лишь процедура провала. Во всяком случае, к дверям театрального зала она вернулась без всякой горечи, пожалуй, даже с облегчением.
