О любви | страница 12
— Я понимаю, — соглашалась Елена, но морщилась от какой-то своей внутренней неловкости.
Гримаса у нее была смешная. Я говорил, что она как кошка, лизнувшая валерьянки.
И Ленка опять начинала представлять: выгнув спину, прохаживалась на мягких лапках и мурлыкала.
— Ну а дальше? — спрашивал я. — Дальше-то что думаешь?
Она скучнела, сникала, пожимала плечами.
— Опять пойдешь в театральный?
Я не давил на нее, я просто интересовался.
Но подруги тоже интересовались. И знакомые интересовались — не век же ей ходить в билетершах.
И все это вместе — давило.
И, чувствуя себя обязанной хоть как-то соответствовать надеждам окружающих, Ленка отзывалась неуверенно:
— Может, на театроведческий…
Заходил разговор про подруг. Она рассказывала, у кого что. Новости эти становились все бедней.
Она объясняла извиняющимся тоном:
— Я теперь с ними реже вижусь.
Но я понимал: не она с ними, они с ней видятся реже.
В общем-то понятно было: институт, разные интересы, новые знакомства, новая компания, всегда поначалу сулящая больше старой… В лилипутском школьном содружестве уже начинался взрослый распад.
Я сказал об этом Елене.
Она стала защищать девчонок, но вяло, словно по обязанности.
А мне так хотелось, чтобы права оказалась она, а не я! Чтобы ни институт, ни новые приятели, ни неизбежные в близком будущем замужества не порвали завязанные еще в школе узелки.
Ведь школьные друзья, как нервные клетки, не заменяются и не восстанавливаются.
Конечно, и после мы встречаем разных хороших людей. Да и сами мы люди хорошие, есть за что нас любить — за ум, за способности, за характер.
Но школьные друзья, как и родители, любят ни за что — за сам факт существования. За то, что Петя, что Маша, за то, что знают нас от волоса до ногтя и мы их так знаем.
Но что делать, не бережем мы вещи, которые надо бы поберечь…
Во всяком случае, время у Ленки повысвободилось — той зимой она бывала у меня довольно часто.
А зима оказалась тяжелой. Долго, около месяца, мороз держался возле тридцати, ветер хлестал почти непрерывно.
Близкий мне человек лежал тогда в больнице, на другом конце города. А меня, как назло, свалил паршивейший вирусный грипп.
Я валялся в постели, обросший, измотанный, словно весь пропитавшийся гриппозной гнилью. Из носу текло, голова болела. Я даже не поднимал с пола осколки оброненного градусника.
И вдруг — звонок в дверь.
Поднимаюсь, кое-как поправляю пижаму.
Лестничная площадка выстужена, окна в подъезде обледенели, снизу от дверей ползет мороз. И вот из этой холодины и неприютности — Ленкин нос картошкой, малиновые щеки, старенький цигейковый воротник…