К этому времени я стал получше понимать ее необычную любовь к театру. Раньше, как и все ее знакомые, принимал за данность: любит — значит, должна чего-нибудь хотеть. Теперь же понял, а может, просто привык: она вот такая. Любит — и все. И вполне ей этого достаточно…
Примерно в это время случился у Елены первый — всерьез — парень.
Он был молодой инженер, способный и с перспективами — по крайней мере, так поняла Ленка с его слов. Он подошел к ней в антракте, о чем-то заговорил. Потом еще несколько раз встретились.
Сперва парень пробовал хвастаться. Это впечатления не произвело, к успехам ближних Елена всегда была равнодушна. Но он, к чести своей, быстро сориентировавшись, стал жаловаться. Тут парень попал в самую точку. Ленка сразу же, будто только того и ждала, взяла его тяготы на себя и принялась жалеть своего инженера как умела, а потом — как он хотел.
Он же жалел ее мало и очень быстро стал относиться пренебрежительно, потому что себя ценил по перспективам, а в ней видел, что есть — билетерша с десятилеткой, только и всего.
Спустя месяц, может чуть больше, он ее бросил.
Девчонка рассказывала об этом не столько с болью, сколько с неловкостью. Неловко ей было за него: уж очень некрасиво он все это организовал. Позвал к приятелю на вечеринку, туда же привел молчаливую и розовую, как семга, девицу и стал громко распространяться, как после вечеринки они с семгой поедут на дачу, и как там никого нет, и какая там мягкая постель… Все это при Ленке и для Ленки.
— Ну зачем он так? — спрашивала она, глядя мне в глаза. — Неужели не мог просто сказать — и все? Я же ничего от него не требовала, не собиралась его удерживать… Зачем ему нужна была эта пошлость?
Я молчал. Зачем люди делают друг другу гадости?
— Если бы он был дурак… — начала Елена и остановилась.
Я сказал:
— Давай-ка разок поговорим серьезно.
Она не ответила, даже не кивнула. Но по безропотному ее лицу чувствовалось: сама поняла, что что-то в судьбе ее на исходе, хочешь не хочешь, пришла пора для новых жизненных усилий.
Мы пошли в парк, подальше, где не было людей.
Кончался август. Лист на липах держался крепко, но река за ночь холодала, и купающихся мальчишек стало заметно меньше. По реке ходили редкие лодки, с высоты обрыва они казались почти неподвижными.
— Ну что, брат, — сказал я ей, — пожила в свое удовольствие, а теперь надо что-то решать. Это ведь первый звонок. А может, и не первый.
Она отозвалась:
— Ты про эту историю?
