“Девушка со снопом” — сестра-близнец “Галатеи” Родена, значительного произведения, ставшего первоосновой еще нескольких, например “Брата и сестры”. А между тем почти натуралистическая простота этой девичьей фигуры как нельзя более клоделевская, в ней нет и следа присущей Родену напряженности. К тому же известно, что сам он не работал в мраморе, тогда как Камилла была превосходным мастером: так кто же вдохновитель и исполнитель “Галатеи”, как не Камилла? В “Мужской голове” Камиллы Клодель чувствуется живая непосредственность наброска, но вот она превращается в персонаж группы Родена “Скупость и роскошь”. Здесь тоже все указывает на то, что учитель использовал ученицу.
Возвращаясь к “Вратам Ада”, отметим одну из фигур, эскиз которой, выставленный в музее Родена под названием “Крик”, кажется вышедшим прямо из рук Камиллы Клодель, — это двойник “Молящей”.
Их подспудная драма была драмой духовной общности, которую логика должна была бы привести к общности в жизни, чему мешала борьба характеров, грозя обоюдным бесплодием. Таков парадокс их связи — феномен, впрочем, хорошо известный. И все же Роден, как случается у большинства влюбленных, был несчастнее вдали от Камиллы, чем рядом с ней.
Те, что общались с ним в пору затяжного разрыва, утверждают: он и не скрывал неисцелимой раны, которая, подобно стигматам, будет терзать его до самой смерти. Поль Моран, тогда совсем юный, рассказывает, как Роден приходил к его отцу в 1898 году:
Я был совсем еще мальчишкой, когда однажды утром к нам во время завтрака вдруг явился Роден. “Он прячется от своей обожательницы”, — сказал мой отец. Мне показалось забавным, что такой огромный и толстый великан, как Роден, может бояться какой-то женщины. Отец возразил: “Тут нет ничего смешного, это очень печальная история. Девушка — его лучшая ученица, гениальная; она красавица и любит его; но она сумасшедшая. Ее зовут Камилла Клодель”. Так я впервые услышал это имя.
По слухам, в агонии он звал “свою жену”, а когда ему указали на Розу Бере, с недавних пор законную супругу, пробормотал, как во сне: “Нет, не эту, другую, которая в Париже”. Не все можно объяснить алхимией страсти. Можно с равной вероятностью предполагать, что Роден с прозорливостью глубоко любящего сумел заглянуть за пределы сиюминутного и заметил первые признаки болезни, незримо развивавшейся в Камилле. Или по каким-то ее поступкам, словам догадался, что Камилла — на пути к полной погибели, и инстинкт самосохранения, присущий каждому живому существу, пробудил в нем защитную реакцию. Возможно, эти предчувствия в то же время порождали новый соблазн, влечение, в котором смешивались жалость и любопытство. Если так — бедный Роден! Его тоже стоит пожалеть. Но как можно не воскликнуть: “Бедная Камилла!” — представив себе ее судьбу.
