Потемну Клава вышла из избы и направилась к ферме.
Накануне бригадир дал ей наряд — разносить корма коровам и телятам.
Она вошла в полутёмный тамбур, сразу ощутила нежный запах свежего сена, парного молока, почувствовала неуловимо родное, которое умеет распознать только тот, кто родился в деревне и рос в неотступном соседстве с телятами, ягнятами, жеребятами.
Она сняла рукавичку и взяла в ладонь шуршащее сено.
И невольно вспомнила июльскую жару, тяжелый сенокос на дальних угодьях. Жили прямо на луговине, в наскоро устроенных шалашах. В три часа утра поднимались, брали в руки косы, вставали друг за другом, шли по бочажине, скашивая густую с обильной росой траву в тугие валки. А когда всходило солнце и начинало палить нещадно, наскоро передохнув, девчата опять брались за дела — растрясали влажные вчерашние копны, сушили, переворачивали, сгребали, стоговали. И всё — руками. Иной раз заканчивали уже за полночь. От такой нагрузки Клаве однажды стало плохо — кровь пошла носом, потемнело в глазах. Еле дошла до шалаша, упала, как убитая.
Ворота изнутри приоткрылись, Клава увидела тетю Дуню Морозову.
— Здрасте, — сказала Клава, — я к вам пришла помогать.
— Это хорошо, дочка, — ласково произнесла доярка. — Пойдем, я тебе покажу.
Она провела Осокину в склад, где до потолка лежало привезённое из сараев сено, а в ящиках белела соль и ещё что-то для подкормки. Тетя Дуня дала Клаве вилы, корзину с веревкой, чтобы можно было закинуть её на плечо, рукавицы.
— Начнёшь с того ряда, — объясняла Морозова. — Подноси, раскладывай в кормушки. Да не забойно, не торопись, помаленьку делай, чтоб не устать.
— Хорошо, тетя Дуня, я поняла, — сказала Клава.
Корзины, набитые сеном, она относила легко, даже с радостью, так было приятно, что кормит бурёнок. Но к концу первого ряда яслей Клава уже почувствовала усталость. Она прошла в сторожку около склада, где топилась печь-буржуйка и присела передохнуть. И, разморённая теплом, уснула. Сквозь сон услышала, что кто-то громко звал её.
Осокина открыла глаза, перед ней стояла соседская девчонка Таня.
— Тётя Клава, — закричала она, — бегите скорей, там вашей маме плохо.
Тревога захолонула в сердце, Клава вскочила, и, даже не застегнув телогрейку, бросилась с фермы.
Утром, когда дочь ушла, Софья Алексеевна, скромно позавтракав, уселась у окошка, откуда хорошо была видна деревенская улица. Чутьё подсказывало ей, что Павлуша, а он должен был ныне принести почту из села Троицкого, непременно вручит и ей какую-нибудь весточку от сыновей. Ну, не может она не получить письма. Старшая Осо-кина была настолько уверена в этом, что, завидев в конце улицы нескладную фигуру Павлуши, быстро накинула на плечи тёплую шаль и торопливо посеменила ему навстречу.
