Горемир. Говорят, в моей внешности есть что-то необычайно немецкое.
Зигфрид. Это только от воды. Хотел бы я рассказать тебе, как твоя мать добилась твоего появления на свет. Она устроила себе ребенка, она себе помогла. Это было довольно дерзко, не буду вдаваться в подробности. Но без меня она не могла обойтись. Совсем без меня у нее ничего бы не получилось.
Горемир. Как бы то ни было, но помните, что зачали меня.
Зигфрид. Они солгали, называя день твоего рождения. Откуда мне было знать правду, я ведь был на войне?
Горемир. Знать вы не могли.
Зигфрид. Вот видишь.
Горемир. Но как вы могли им поверить? Не понимаю, как можно верить такой грубой клевете?
Зигфрид. А я не понимаю, как можно не верить такой грубой клевете?
Горемир. Но есть же безошибочное чувство.
Зигфрид. Безошибочное чувство обманывает нас чаще всего.
Горемир. Полно. Вы просто ей изменили.
Зигфрид. Что значит изменил? Все улики были против нее.
Горемир. Вы поверили уликам, а не Геновеве. Это и есть измена.
Зигфрид. Речь вообще шла не об уликах. Через несколько лет один человек опроверг все обвинения.
Горемир. В самом деле?
Зигфрид. Да, я убил его.
Горемир. Тот юродивый, которого вы закололи в лесу?
Зигфрид. Верно.
Горемир. Геновева знала его. Она говорила, что он спас ей жизнь.
Зигфрид. Да, несерьезный был человек, шут гороховый. Твоя мать, знаешь ли, не вызывала доверия, на нее трудно было полагаться, люди такого сорта не имеют права жаловаться. Обвинительный приговор был, конечно, ужасным недоразумением, но она сама была в нем виновата не меньше, чем я.
Горемир. Вас не проймешь. Я вас не упрекаю, зато вы не скупитесь на упреки.
Зигфрид. Напротив. Время с Геновевой было лучшим временем моей жизни.
Горемир. Судя по вашему поведению, этого не скажешь.
Зигфрид. Что имеем – не храним, потерявши – плачем. Я был с ней счастлив, а считал себя несчастным.
Горемир. Несчастным! Она была благословением для вас и для страны.
Зигфрид. Разумеется, благословением. Но с ней было нелегко. Ты не знаешь, какой она была, когда всем распоряжалась.
Горемир. Отлично знаю, какой она была, когда всем распоряжалась.
Зигфрид. Но ты был ребенком. А я взрослым мужчиной.
Горемир. Она обращалась со мной как со взрослым.
Зигфрид. А со мной как с ребенком. Понятно, она всегда была права, но это перебор. Никто не вправе напрягать ближнего больше, чем тот может выдержать. На это имеет право только сама жизнь.
Горемир. Значит, когда напряжение спадает, наступает облегчение?
