Каковы были отдаленные последствия событий, разыгравшихся в Семеновском полку?
Сначала по неоднократному настоянию Васильчикова из гвардии в обычные пехотные войска были перемещены его ближайшие подчиненные – командир 1-й дивизии Г. В. Розен, командир 2-й дивизии Я. А. Потемкин. Однако поспешное «сбрасывание груза» Васильчикову не помогло.
Осенью 1821 года заменили его самого, а также начальника его штаба. Им был не кто иной, как будущий шеф жандармов А.X. Бенкендорф. Затем пришла очередь Закревского, его перевели в Финляндию генерал-губернатором. Наконец, свалили Волконского.
Все вновь назначенные лица были ставленниками Аракчеева.
А все смещенные – его противниками.
И тут в сознании Васильчикова задним числом укоренилось весьма упрощенное понимание событий: беспорядки в Семеновском полку подстроил Аракчеев. То была интрига, предпринятая для того, чтоб отдалить от государя истинно преданного престолу и отечеству И. В. Васильчикова!
При Николае все его прежние воинские начальники и сослуживцы снова пошли вверх. Волконский стал министром. Закревский – министром. Меншиков – министром. Бенкендорф – министром.
А Васильчиков? Председателем комитета министров.
В этой должности и находился в мае 1846 года бывший командующий гвардейским корпусом, он же основатель тайной военной полиции, Васильчиков. Впрочем, уже не Васильчиков, а князь Васильчиков. Здоровье князя пошатнулось. Силы заметно таяли. Через девять месяцев, в феврале 1847 года, он скончался.
Наиболее почтительный отзыв принадлежит лицейскому сверстнику Пушкина, впоследствии удачливому бюрократу Модесту Корфу. Как сказано в его «Записках», Васильчиков «был единственный человек, который во всякое время и по всем делам имел свободный доступ и свободное слово к своему монарху: человек, которого Николай I не только любил, но и чтил как никого другого; один, в котором он никогда не подозревал скрытой мысли, которому доверялся вполне и без утайки как прямодушному и благонамеренному советнику, почти как ментору; один, можно сказать, которого он считал и называл своим другом».
Не удивительно, если Николай счел нужным сохранить в тайне имя похитителя когда-то не дошедшей до Киселева царской награды.
Иные похвалы Корфа явно преувеличены? Пусть так. Но отношение Николая обрисовано верно. Не случайно портрет Васильчикова висел над изголовьем в царской опочивальне.
Примечательно, что не только похвалы Васильчикову, но и самый резкий отзыв о Киселеве принадлежит тому же Корфу. Самые озлобленные мемуарные заметки о Пушкине принадлежат ему же. Преуспевающий бюрократ, видимо, делил весь живой и весь загробный мир на нужных людей и людей неудобных, безвыгодных.
