В том же 1955 году я был усыновлен Говорухиной Юлией Сергеевной, но ее почти не помню. В 1958 году она умерла, и я попал в Мелиховский детский дом.
Моя кровать стояла у окна, и так как форточка была всегда почему-то разбита, я часто простужался. А однажды мы играли в прятки, и меня закрыли в сарае. Потом я узнал, что дверь поленом приперли Малакан и Куля, которые жили по соседству с детским домом. В сарае я сидел на земляном полу почти до самой ночи, пока меня не хватились. Тогда я получил воспаление легких, и в больницу ко мне приходили девочки и приносили цветы.
Учились все детдомовцы в двадцатой школе. В 1962 году и я пошел в первый класс. Мы сидели за одной партой с Гончаровым Вовкой. У Вовки была мать, но она здорово пила, и ее лишили материнства. Вовкина мать жила на улице Войкова, и по воскресеньям Вовка ездил к ней и иногда даже привозил пироги со сливовым вареньем. Пироги были очень вкусные, но угоститься ими удавалось далеко не всегда, потому что Куля и Малакан вечером в воскресенье встречали всех, у кого в городе были родственники, и отнимали еду и деньги.
На следующий год Куля пошел работать, и они с Малаканом перестали ходить в детский дом. Но однажды Куля и Малакан встретили меня после школы. Обычно они задирались и называли меня бабой, и я очень удивился, когда они обратились ко мне по имени и поздоровались за руку. Потом я понял, почему они это сделали. У нас над главным входом висели два громкоговорителя, которые мы называли колокольчиками. Через них из радиоузла крутили пластинки и проводили пионерские линейки. Куля и Малакан объяснили мне, что из окна пионерской комнаты громкоговоритель легко срезать.
— Колокольчики продадим лабухам. Они из них усилители сделают, — сказал Малакан.
— А башли в копилку положим, — добавил Куля, щелкнув себя по горлу указательным пальцем, и глаза его от смеха стали совсем-совсем узкими — одни щелочки.
Они хотели, чтобы я украл колокольчики, а они продали их гитаристам — таких ансамблей у нас в городе было много, а денег на настоящий инструмент у них не хватало.
Я должен был встать в три часа ночи, срезать громкоговорители и бросить их за забор у столовой в бузину. Я согласился, так как боялся не послушаться Кулю и Малакана. Но я не хотел воровать у своих же ребят колокольчики.
На другой день я отпросился с последнего урока: сказал, что у меня болит голова, и дал Пете-Феде (нашему Петру Федоровичу) потрогать лоб, который натер себе рукавом. Я знал, что Куля и Малакан будут ждать меня, поэтому и ушел из школы раньше. Так я избегал встречи с ними дней пять, но они поймали меня перед уроками и долго били за школой, там, где растет сирень. У Малакана было в руках «мочало» — это такая резиновая трубка, внутри которой свинец. Когда бьют «мочалом», следов не остается, но отбиваются внутренности. Малакан бил меня и по животу и по голове, а когда я упал, Куля, обозлившись, выхватил из кармана пассатижи и стал тыкать меня ими под ребра и в бок.
