— Разве те, кто там живет, могут куда-нибудь съехать?
— Прочь. Куда угодно, только прочь.
— Нельзя просто писать о полицейских, — вмешался Робинсон. — Полицейский — это общественная реакция. Проваливается пол — зовут полицейских. А что, черт возьми, мы можем сделать? Заново отстроить эти крысиные ловушки?
Мы въехали на 118-ю улицу и увидели полдюжины людей, собравшихся перед одним из домов. Кто-то из них сообщил, что звонила миссис Гонсалез и что ее квартира на четвертом этаже.
— Что там случилось? — попытался узнать Мак-Кейб.
— Кто знает? Она никого не впускает.
— Она ранена?
— Кажется, нет. Она просто никого не впускает.
Мы начали подниматься, Мак-Кейб и Робинсон с оружием впереди, а я следом за ними. Двое мужчин последовали было за нами, но Мак-Кейб махнул на них рукой и приказал убираться. Мы поднялись на четвертый этаж, прошли коридором, и Робинсон постучал в дверь.
— Кто там?
— Полиция, — ответил Робинсон.
Женщина открыла дверь, насколько позволяла цепочка. Робинсон и Мак-Кейб представились. Тогда она впустила нас через кухню, в которую ведет входная дверь в большинстве старых зданий. В квартире было убрано и чисто. Миссис Гонсалез оказалась худой невысокой женщиной лет сорока пяти. Ее муж, как она нам сказала, работал в Метрополитен Транзит. Сын работал в лавке мясника на Лексингтон-авеню. В доме она была одна и находилась на грани истерики.
— Все будет в порядке, — сказал Мак-Кейб с удивительной мягкостью. — Попробуйте рассказать, что случилось.
Она помотала головой.
— Но что-то ведь произошло, — увещевал Робинсон. — Вы даже вызвали полицию.
Она энергично закивала.
— Очень хорошо, — сказал Робинсон, — стало быть, что-то потрясло вас. Мы понимаем это. Что-то лишило вас душевного равновесия. Вы чувствуете озноб, и, может быть, вас тошнит. Чувствуете озноб?
Она кивнула.
Робинсон снял свитер с вешалки в кухне.
— Наденьте это. Вам станет лучше.
Она надела свитер.
— Там кто-нибудь есть? — спросил Мак-Кейб, кивая в сторону других комнат.
— Нет, — прошептала она.
— Найдется у вас бренди, виски?
Она кивнула в сторону буфета, я направился к нему и нашел там бутылку рома. Налил немного в бокал и передал ей. Выпив, она немного скривилась и вздохнула.
— Ну, а теперь рассказывайте.
Она кивнула и повела нас из кухни через комнату, служившую столовой и гостиной, к двери следующей комнаты, по всей видимости, являвшейся спальней. В центре, на полу, как раз между комодом и одной из кроватей, зияла огромная дыра размером три с половиной или четыре фута в поперечнике.
