Къ крыльцу подвезены были экипажи и нагружались телѣги сундуками, ибо ѣхали мы на долгое, неопредѣленное время. Всѣ мы въ этотъ день утомились до-нельзя хлопотами, укладкою и беготнею и легли спать раньше обыкновеннаго. Я, какъ другія, устала, и лишь только опустила голову на подушку, какъ заснула крѣпкимъ сномъ.
Ночью мнѣ приснился страшный сонъ: я видѣла моего брата Сережу среди большаго воинства; и спереди, и сзади его падали на землю сраженные люди, а онъ стоялъ невредимо посреди ихъ. Вдругъ увидѣла я за нимъ страшную, темную, почти черную фигуру, на которой было накинуто черное, укутывавшее ее съ головы до ногъ покрывало. У этой высокой фигуры была въ рукахъ коса, она ходила около брата и косила, косила, косила. Со всякимъ взмахомъ косы валились воины, но брата она не касалась, и стоялъ онъ бодро и невредимо посреди груды тѣлъ.
— Смерть коситъ! закричала я въ ужасѣ и проснулась отъ звуковъ собственнаго голоса.
Свѣтало. Я еще не опомнилась отъ сна, какъ раздался гулъ, сперва глухой, потомъ громче и громче.
Окна задребезжали. Этот несся издалека и походилъ и на вой, и на грохотъ; земля дрожала, дрожали стѣны дома, и душа моя замерла отъ ужаса. Я вскочила, накинула наскоро платье и выбѣжала на дворъ. Тамъ уже стояли толпы домашнихъ и всѣ они, как испуганное стадо, жались другъ къ другу. Малыя дѣти и дряхлые старики вылѣзли изъ своихъ избенокъ и стояли тутъ, точно окамѣненые. Батюшка стоялъ съ матушкой и держалъ ее за руку.
— Господи! Что это? закричала я, подбѣгая к нимъ.
— Молись Богу, Люба, это сраженіе. Наши бьются, наши бьются!
— Но гдѣ это, Боже милостивый!
— Гдѣ? Должно быть r] Смоленкой дорогѣ, гулъ идетъ оттуда. Верстъ за 60 или 80, туда к Тарутину должно быть, сказалъ намъ бургомистръ, поднимаясь с земли, къ которой онъ приложилъ голову, стараясь разслышать, откуда несся грохотъ и гулъ.
— Господи, спаси люди Твоя, произнесъ отецъ, и упалъ на колѣни въ молитвѣ и скорби.
Как вамъ разсказать этотъ ужасный день. Долго стояли мы въ тоскѣ неописанной и ужасѣ, угнетавшемъ душу. У многихъ изъ стоявшихъ были въ арміи сыновья, братья, мужья, у всѣхъ было сознаніе, что бились свои, наши, противъ многочисленнаго и страшнаго, наступавшаго на насъ врага. Наконецъ, первый изъ всѣхъ, опомнился отецъ.
— Нечего стоять здѣсь, сложа руки. Этимъ не поможешь. Либо драться надо, либо молиться. Пойдемте въ церковь просить Господа помиловать и спасти насъ и нашихъ.
Онъ взялъ матушку за руку и пошелъ по аллеѣ въ церковь; за нимъ двинулись мы и вся толпа слугъ, дворни и крестьянъ, сбѣжавшихся на господскій дворъ. Вызвали стараго священника. Вышелъ онъ въ бѣдномъ подрясникѣ, блѣдный какъ полотно, дрожавшими руками отперъ самъ церковь, возложилъ на себя ризы и началъ молебенъ съ водосвятіемъ. Когда дьячки и хоръ нашихъ домашнихъ, обученныхъ отцомъ церковному пѣнію, запѣлъ:
