„Побѣды благовѣрному императору нашему на сопротивныя даруий"… всѣ, кто былъ въ церкви, упали ницъ и ручьи слезъ оросили каменныя плиты храма.
— Какъ молиться, сказала мнѣ матушка шопотомъ, выходя изъ церкви, когда я подошла къ ней и, горько плача, молча поцѣловала ея бѣлую, безжизненную руку, — какъ молиться? За него, живаго, или за него… убитаго? Пролепетала она чуть слышно.
— За живаго, матушка, за живаго. Онъ живъ и невредимъ — я знаю.
И я резсказала ей мой страшный сонъ, въ эту самую ночь, передъ самымъ сраженіемъ приснившійся мнѣ. Она слушала меня, вздрагивая, но мнѣ показалось, что она становилась спокойнѣе, хотя и сказала мнѣ:
— Какъ мнѣ вѣрить сну въ такую ужасную минуту. Сонъ — ночное мечтаніе.
— Или видѣніе, мамочка моя милая. Это душа смущенная видитъ. Это благость Божія. Его милосердіе, Его даръ.
Отецъ вслушался въ разговоръ нашъ.
— Въ св. писаніи, сказалъ онъ. — говорится о снахъ. Ихъ не отвергаютъ преданія нашей церкви. Пророки, праведники видали видѣнія, а мы грѣшные ихъ недостойны, но сны могутъ быть у невинныхъ или у вѣрующихъ, и ниспосланы имъ свыше. Ободрись, жена. Дочь наша дѣвушка, зла не знающая! быть можеть ей посланъ сонъ вѣщій на утѣшеніе.
A гулъ не умолкалъ; напротивъ, онъ стоялъ и земля дрожала. Казалось, онъ росъ и ширился. Итакъ до самаго вечера — и вдругъ все смолкло. Ночная тишина послѣ этого гула и грома казалась грознѣе и ужаснѣе. Ночь стала тихая, но темная, какъ яма. Ни звѣзды на небѣ, ни мѣсяца, однѣ темныя, черныя тучи на свинцовомъ небѣ ползли медленно.
Всѣ мы въ эту злополучную ночь не смыкали глазъ. Каждый изъ насъ забился въ свой уголъ. Я ушла къ себѣ, оставивъ батюшку и матушку вмѣстѣ, сидѣвшихъ рядомъ въ молчаніи. Подлѣ меня рядомъ, жила Марья Семеновна, и всю ночь я слышала, какъ она читала молитвы и клала земные поклоны. Подъ ея монотонный шопот я задремала. Вдругъ услышала я топотъ коня; гулко раздавался онъ въ этой ночной тиши. Я прислушалась, едва переводя духъ. Вотъ онъ ближе и ближе. Да, это скачетъ верховой, и какъ скачетъ! Во тьме ничего не видно, только слышно. Я сбѣжала на крыльцо. Все ближе и ближе, и въ воротахъ двора, сквозь мглу разсвѣта мелькнулъ темный образъ всадника — на дворъ прискакалъ онъ; его тонкая фигурка нагнулась впередъ на шею измученнаго коня. И вотъ он ужъ у крыльца, и съ коня взмыленнаго, испачканнаго грязью, забрызганнаго пѣной, соскочилъ онъ, братъ мой, милый братъ мой. Я бросилась на него и обвила его шею моими, замиравшими отъ радости и испуга, руками. Онъ поспѣшно поцѣловалъ меня, но отстранилъ и ринулся въ домъ. Громко стучали шаги его, когда онъ бежалъ стремглавъ по лѣстницѣ. Раздался крикъ, страшный крикъ матери — и все замерло. Когда я наконецъ могла вбѣжать на лѣстницу, то увидѣла брата посреди нашего семейства, тѣснившагося вокругъ него. Мы вошли въ гостиную; братъ заперъ дверь за мною, не впуская меньшихъ дѣтей. Мы остались въ четверомъ — батюшка, матушка, братъ и я.
