Из глубины зала доносятся звуки рояля. В простенке между окнами музыкальный ящик. Подойдя, опускаю в него монету. Раздается вой — хоть святых выноси! Где-то вдали пронзительно подвывает циркульная пила.
— Выше нос! — говорю я.
Слабо улыбнувшись, она пригубляет пиво.
— Разве тебе не было хорошо?
— Конечно, было! Иначе я бы вообще не пошла с тобой!
— Может, Мартин Ферн — профессиональный насильник?
— Ну, меня-то тебе насиловать не пришлось! — смеется она.
Расплатившись, уходим. Идем через площадь к церкви. Дверь притвора полуоткрыта. Заходим внутрь.
Сквозь высокие окна на скамейки падает слабый свет. Алтарь сверху донизу разукрашен резьбой. Триптих в позолоченной раме. В центре мадонна в роскошном одеянии. На руках у нее младенец Иисус. Эдакий пухленький бутуз с надутыми губками. Смышленый мальчонка. Слева поклонение волхвов. Они в хитонах — красных, зеленых, синих. Справа пастухи на лужайке. Поблекшие фрески на стенах. У святых совершенно пустые лица. Ничтожество, возведенное в святость.
— Вот и я такой, как они! — говорю я.
На одной из фресок изображен дьявол с козлиным копытом. Девственница рядом с ним смиренно сносит его проделки. Князь тьмы треплет ее по бедру.
Амвон с маленькой винтовой лестницей. По низу тянется красный позолоченный шнур. Пол весь в выбоинах, плиты лежат квадратами. Красные, белые квадраты. За многие сотни лет стерты, вытоптаны прихожанами.
Любопытно, венчался ли Мартин Ферн в церкви? И как он относится к религии?
Выходим к кладбищу. Здесь свежая могила. Красивая плита из черного мрамора, с золотой надписью. Мариус Людвиг Серенсен. Родился тогда-то. Тогда-то умер. Прожил семьдесят восемь лет. Может быть, много страдал. Чего только не насмотрелся он за все эти годы!
Пора возвращаться. Мы проходим поселком. Снова идиллические домики с мальвами и ярко раскрашенными никому не нужными колонками.
Идем по меже к лесу. Дождь перестал. Лиза бредет не спеша, задумчиво покусывая травинку. Я беру ее за руку. Обернувшись, она печально глядит на меня. Затем мы опять идем дальше — в лес.
Снова садимся на ту же скамью. За нами, в просвете между деревьями, озеро.
— Ты знаешь о Мартине Ферне больше моего!
Она кивает. Скрещивает на груди руки.
— Почему ты меня боишься?
— Я же совсем тебя не знаю!
— Я и сам себя не знаю!
Она вздыхает.
— Тебя, наверно, пугает, что у меня нет прошлого?
Подняв с земли прутик, она дразнит улитку. Та свертывается в черный клубочек.
— Может, меня жена не понимает! — говорю я.
