Фонограф был малогабаритный. Не портативный, а небольшой «виктор». Он принадлежал ему много лет, и он возил его с места на место. Очень непрактично с его стороны таскать повсюду за собой фонограф, и он это знал, но всегда возил с собой из одной комнаты в другую, из одного города в другой. Даже если он месяцами не заводил фонограф, он все равно брал его с собой. Он любил ощущать его присутствие, что он сможет его послушать, когда захочется. Это как огромная сумма в банке, такая колоссальная, что боишься притронуться. Он мог слушать какую угодно музыку. У него были румынские народные песни, негритянские спиричуэлсы, американские вестерны, американский джаз, Григ, Бетховен, Гершвин, Зез Конфри, Брамс, Шуберт, Ирвинг Берлин, «Куда течет река Шаннон», «Аве Мария», Vesti La Giubba, Карузо, Рахманинов, Вернон Даларт, Крайслер, Эл Джолсон. Таилось все в пластинках. И сам он был в этой музыке. Он не слушал фонограф месяцами. На него и на фонограф сошла тишина, и с каждым днем нарушить ее становилось все труднее.
Он почувствовал растерянность много месяцев назад. Однажды вечером из трамвая он вдруг заметил небо. Существование неба было потрясающим фактом. Заметив небо, взглянув на него в сумерках, он осознал меру своей растерянности.
Но не стал ничего предпринимать. У него появилось желание обзавестись собственным домом, но он ничего для этого не предпринимал.
Он стоял над своим фонографом, раздумывая о безмолвии машины и своем, о боязни нашуметь, заявить о своем существовании.
Он переставил фонограф с пола на маленький обеденный столик. Фонограф сильно запылился, и он минут десять основательно вытирал с него пыль. Когда он покончил с этим, на него нашел еще больший страх, и на мгновение захотелось поставить фонограф на пол и не включать. Спустя какое-то время он медлительно завел механизм, тайно надеясь, что в нем что-нибудь сломается и тот не сможет оглашать мир шумами.
Явственно помню свое изумление, когда в механизме ничего не заклинило. Я подумал, как странно, после стольких-то месяцев молчания… Через мгновение из корпуса польется звук. Не знаю, как по-научному называется эта фобия, но знаю, что был очень напуган. Я думал, что лучше бы факт моей растерянности оставался тайной. Я знал наверняка, что мне больше не хочется производить шум, и в то же время подумал – раз уж есть новые пластинки, то хотя бы нужно их разок прослушать, перед тем как сложить вместе с остальными накопившимися пластинками.
