— И что же германец?
— Хитрый он. И хорошо организованный, в отличие от нас.
— Будет с ним война?
— А кто знает? — Распутин приподнял плечи, обтянутые красным шёлком, поёжился. — Не хотелось бы! — Недобро покосился на вторую свою спутницу, язвительную старуху Головину, — никак она не хочет оставить их вдвоём с Лебедевой, сидит неподвижно рядом, изредка вставляет в речь что-нибудь колкое, язвительное, переживает за свою дочку Муню — а вдруг «старец» отдалит ту от себя? «Статуй, — неприязненно думал о Головиной Распутин, — ворона кастрированная. Как клювом-то ворочает! Того гляди, печёнку расклюёт. А? И с кишками выдерет. Во дворе стоял статуй... Тьфу!»
— Не молчите, Григорий Ефимович, — попросила Лебедева, — скажите что-нибудь.
— Настроения нет, — вздохнул Распутин, поиграл знатным крымским ремешком.
— Али чувствуете что? — спросила Лебедева.
— Может быть, — неопределённо отозвался Распутин, насупился, свечечки в его глазах заполыхали ярко, неземно, и он, покосившись на Головину, повторил чуть придушенным голосом: — Может быть!
— И всё-таки, Григорий Ефимович, будет война с немцами? Не скрывайте, пожалуйста! Вы знаете куда больше, чем многие министры, и уж куда более нас, двух бедных женщин. Вы ведь... — Лебедева не договорила, подняла глаза, посмотрела в пряничную небесную высь, словно показывая, какое положение занимает Распутин в России, при царском дворе и в министерских кабинетах.
— Я не хочу этой войны, — твёрдо проговорил Распутин, — очень не хочу, и сделаю всё, чтобы её не было. Хватит! Будет! — Он прицокнул языком. — И так русский мужик довольно пролил своей кровушки. Надо ль лить ещё? — Голос его наполнился теплом, это засекла Головина, по-вороньи фыркнула, дёрнула плечом.
— Не надо, и я за это, — не замедлила отозваться Лебедева. — Война — это страшно. Но мы ведь так повязаны с английским и французским капиталом, что стоит только Англии или Франции недовольно поднять левую бровь, как Россия тут же нажмёт на спусковой крючок винтовки — Россия не оставит своих союзников.
— А мамаша? — неожиданно спросил Распутин.
— Что мамаша? — не поняла Лебедева. Старуха Головина вновь по-вороньи фыркнула. — Что мамаша? — переспросила Лебедева.
— Мама-то — немка!
— A-а, — наконец-то сообразила Лебедева.
— А папа, папаша, в конце концов!..
— Что папаша?
— Папаша в этой жизни тоже не последний человек, совсем не последнее место занимает. — Распутин замолчал, отвёл глаза в сторону.
