Когда весть об этой победе дошла до императора, он приказал устроить в Риме иллюминацию.
Упоенный военными триумфами и собственным величием, Нерон внезапно нашел свой дворец слишком тесным. Он приказал снять статуи прежних правителей, которые на него подавляюще действовали, и велел воздвигнуть против главной колоннады собственное бронзовое изображение.
Новая статуя императора представляла собой колосс в сто футов вышиной, такой могущественный, что, глядя на него, сам Нерон испытывал смущение.
Император сжег все старые облачения. Теперь он каждое утро одевался в новую тогу, которую вечером выбрасывал. Его ванная комната была соединена с морем водопроводом длиной в двенадцать миль, дабы он мог купаться в морской воде. Другой водопровод связывал его дворец с сернистыми источниками в Байе.
Сам Нерон принял на себя надзор за придворным штатом. Старший повар, ювелир, хранитель мазей и благовоний, императорский портной и придворный сапожник — обязаны были являться непосредственно к нему со своими докладами.
Императорские залы, галереи, погреба и мавзолеи представляли собой как бы отдельный город. По дворцовому парку гуляли прирученные львы и пантеры, из-за каждого дерева выглядывало мраморное изображение какого-нибудь бога.
Но больше всего Нерон заботился о зале, в котором писал и занимался. Он беспрерывно украшал его, велел выложить стены перламутром и драгоценными каменьями и поставить между окнами статуи.
Здесь сидел он с утра до вечера, пытался сочинять стихи, но почти всегда безуспешно. Его пальцы сводились судорогой, и палочка, которой он писал, выскальзывала из руки.
Он не знал, как объяснить себе отсутствие вдохновения. Но однажды перед его взором всплыл бледный, хрупкий образ Октавии.
— Всему виной она, — произнес он вслух, удивившись, что до сих пор об этом не догадался.
Он никогда не любил Октавии, не питал к ней никаких чувств даже тогда, когда на ней женился. Постепенно его равнодушие перешло в отвращение, и она стала ему в тягость.
У Октавии были черные волосы, всегда скромно и гладко зачесанные. Император замечал в чертах ее лица какую-то отчужденность, которая расхолаживала всякое чувство к ней. Она обдумывала каждую фразу, растягивала слова и своими словно застывшими голубыми глазами бесстрастно глядела прямо перед собой. Приход ее вносил какую-то принужденность. В отличие от большинства сверстниц она получила систематическое литературное образование, но тем не менее относилась с полным равнодушием к разглагольствованиям Нерона о поэзии и к его собственным произведениям. После смерти Британника она даже перестала появляться на трапезах. Когда ей все-таки, что случалось весьма редко, приходилось бывать в обществе, она всегда испуганно оглядывалась; ей чудилось, что кто-то стоит за ее спиной.
