— Нет, — проговорил он, — ты не нуждаешься в утешении!
— Значит, мое произведение действительно не плохо?
— Не только не плохо, но… — Сенека сделал паузу, — великолепно! Поистине великолепно!
Нерон просиял; однако с тенью сомнения спросил:
— Могу ли я тебе верить?
Сенека с притворным интересом потребовал рукопись. Но, коснувшись ее, он невольно поморщился, словно его заставили ласкать отвратительное липкое насекомое.
Стихи были перегружены мифологическими образами; ритм их был вылощен; они были безнадежно-серы.
Мудрец знал, что ни произведению, ни автору — ничем не помочь.
Чтобы тем не менее как-нибудь реагировать, он остановил выбор на первом, менее скверном варианте, вычеркнул несколько строк и вместе с Нероном прочел всю элегию.
Оба казались одинаково восхищенными. Император был вне себя от счастья.
— Видишь, я был прав! — торжествуя воскликнул Сенека.
— Да!
— Обещаешь ли ты мне бросить всякие сомнения?
— Обещаю, — пролепетал Нерон, задыхаясь от восторга. — Но пойми причину моих мучений. Я постиг, что самое прекрасное и возвышенное в мире творить. Одно только это ценно; больше ничто! Признаюсь: я всегда мечтал быть поэтом. Но если мне это не по силам, тогда… — он растерянно оглянулся вокруг, — тогда — что мне остается делать?
— Как ты скромен, император, — проговорил Сенека, с оттенком того ревнивого чувства, которое пробуждается в поэте, когда другие превозносят его искусство, и он узнает, что и они приобщались к его восторгу.
— Нет, я не скромен. Знаешь ли, — доверчиво начал Нерон, — после того, как я написал элегию, я выехал на прогулку. Кони словно летели. Все кругом дышало красотой и свежестью. Мне казалось, что вместе со мной мчится лето. Меня как будто охватывало и уносило пламя…
— Ты — подлинный поэт! — сказал Сенека, — только поэт может так говорить. Обо всем этом тебе следовало бы написать.
— Об этом?
— Да. Обо всем, что у тебя на уме. Как только возникает мысль — запечатлевай ее! Дитя! Перед тобой бесконечный путь совершенствования. Ты молод, а истинное искусство принадлежит старости…
Образ юного стихотворца на троне пленил честолюбие Сенеки. Ему льстило, что с высоты престола прислушиваются к его словам. Перед ним открывались широкие горизонты. Дружеские, сердечные отношения между им и императором с каждым днем крепли.
Сенека намеревался использовать пробудившуюся страсть Нерона. Ему хотелось, искусно оплетая его своим влиянием, склонить правителя государства к кротости и гуманности. Он не мог представить себе лучшего случая помочь и императору и девяностомиллионной массе его подданных.
