Затем он пробудился от опьянения, и оно сменилось отвращением. Снова бродил он с щемящей головной болью и не смел даже думать о своей элегии.
Когда он внезапно извлек ее, он вскрикнул от стыда.
Пустота зияла в каждой строке. Избитая мысль, расплывчатые эпитеты, нестройно-перемешанные, тусклые краски. Ему претило от скуки, непередаваемой и нестерпимой, которая притаилась в каждой букве его стихов, и которую нельзя было изжить никакими стонами.
Когда-то в горячке ему приснилось, что у него, во рту — раскаленный песок, впитывающий его слюну и хрустящий в зубах. Теперь его преследовал подобный же кошмар.
Он изобличал себя в бездарности и тупости, терялся в бессмысленной пустоте своих стихов. Наконец, исполненный мук, он принялся за их исправление.
Он выкинул середину, вследствие чего образовалась брешь, пристегнул начало к концу, а конец — к началу, переделал гекзаметры в нентаметры, собрал части в прежнее целое и начал снова писать, но уже без настоящей веры.
Он отделывал стих, вставлял новые строки, и произведение все разрасталось, став в десять, двадцать раз объемистей, чем он желал. Оно было подобно переросшему его чудовищу, угрожавшему поглотить его.
Изнемогая, Нерон остановился. Он не захотел даже прочесть написанное, отказался от него. Вспомнив о Сенеке, он воскликнул прерывающимся голосом:
— Спаси меня! Я этого не перенесу! Я погиб!
Философ ничего не понял, пока не заметил у Нерона рукописи.
Он подсел к воспитаннику.
— Успокойся! — проговорил он, ласково улыбаясь.
До этой минуты он полагал, что император не интересуется больше своим произведением, что он предал это забвению, как это сделал он сам.
— Оно вышло скверно! — пробормотал Нерон, — очень скверно!
С лица Сенеки не сходила улыбка.
— Ты улыбаешься! — укоризненно сказал Нерон.
— Щеки твои румяны, глаза — юны и блестящи. Лишь мимолетное облачко заслонило солнце!
— Я не удовлетворен, — проговорил император подавленным голосом.
— Это мне с давних пор знакомо! — ответил Сенека. — Таковы все поэты.
— Разве и другие это испытывают?
— Разумеется, — подтвердил учитель, отечески его успокаивая. — Впрочем, не все; только хорошие поэты. Плохие — те в себе уверены. Они всегда собой довольны, ибо они слепы. Лишь истинные творцы чувствуют все трудности искусства, знают, какая пропасть лежит между тем, к чему они стремятся и что создали!
— Ты только утешаешь меня!
Сенека взглянул на императора; увидел его ожесточение и злобную мрачность и проникся состраданием.
