— Надо перенести его в квартиру, — предложил Захаров. — Здесь сыро.
— Квартира теперь ни к чему, — сказал милиционер, выпуская изо рта дым. — Все равно придется выносить.
— Это почему? — спросил Захаров.
— Дядя Леша свое дело знает туго, так что вы, студентики, можете не беспокоиться.
— Мелете всякую чепуху, товарищ милиционер, — сказал Захаров. — Вы чересчур ленивый, как я посмотрю. И зачем вас держат такого на службе? — И уже более примирительно: — Сами видите, идет дождь, сыро, человек может простудиться, лежа на земле.
— Уже не простудится. Поверьте дяде Леше, — спокойно ответил милиционер.
— Вот положить бы вас на землю и побрызгать дождичком, — сказал Захаров и, отвернувшись от милиционера, надвинул на лоб кепку.
Только теперь я понял, что Захаров не знает главного. Я сказал ему. Он присел на карточки и начал искать на руках мужчины пульс, и по его лицу я понял, что пульса он не нашел. Тогда он вытащил из чемодана фонендоскоп и, подняв пиджак и рубаху мужчины, приставил фонендоскоп к груди в том месте, где находилось сердце. По тому, как неправильно складывал он фонендоскоп, я понял, что сердце мужчины не бьется.
Кажется, наконец и женщина поняла, что произошло. Она молча заплакала, содрогаясь всем телом.
Жалобно замычала корова.
— Сирота моя горемычная, Гриша, иди… — Женщина плакала, хотела подняться и не могла.
Я сбегал за мальчиком, помог пригнать корову, загнал ее в сарай. Но я не знал, что сказать мальчику, и посоветовал ему идти домой. Он весь продрог, часто икал. Вскоре я увидел его в комнате. Он повесил на спинку стула мешок, а сам быстро разделся и лег в постель, накрывшись с головой. Оранжевый абажур светился все ярче, потому что надвигался темный июньский вечер.
Подкатила машина «Скорой помощи», к нам подошел врач, высокий мужчина в белом халате.
— Десять раз умрешь, пока вас дождешься, — сказал милиционер.
— Дядя Леша, — сказал врач, — хоть бы ты не бросал тень на плетень. Были действительно срочные вызовы. Понимаешь?
— Я-то понимаю, а вот они… претензию к вам имеют. — Милиционер указал на нас.
Мы молчали.
Врач склонился над мужчиной. Халат врача был совершенно оранжевым. Меня не интересовало, что делает врач. Я знал, что сделать он уже ничего не сможет.
Женщина плакала. Мальчик лежал в теплой постели, закутавшись с головой. Я видел его через окно и думал о загубленной жизни. Больше всех мне было жаль мальчика, будто это был я сам.
Врач скомкал фонендоскоп и сунул его в карман халата.
