— Ну, а у вас есть невеста? — спросила она у меня совершенно серьезно.
— Нет. Мне еще двадцать.
— Вполне достаточно, чтобы иметь невесту.
Я покраснел. А потом покраснел еще гуще, потому что вошла Валя.
— Валентина Романовна, — сказала Екатерина Ивановна, выпустив изо рта дым. — Как вы думаете, мужчина в двадцать лет вполне годится для женитьбы?
— Не знаю, Екатерина Ивановна.
— Как это вы не знаете? А вам сколько?
Валя не ответила.
— Скромничаете? Я сама знаю: лет восемнадцать-девятнадцать. Вот и выходите за него.
— За кого?
— За Игоря Александровича. Чем не жених?
— Я слишком высокая для него.
— Пустяки. Он еще вытянется. Мужчины растут до двадцати пяти.
Валя не отвечала.
— Значит, он вам не нравится?
— Ну, прямо не знаю, о чем вы говорите! — рассердилась Валя и выбежала из ординаторской.
— Мы вас женим, — сказала мне Екатерина Ивановна. — Только и жить, пока молодой, а в нашем возрасте все неинтересно.
Маша просунула голову в дверь.
— Игорь Александрович, вас зовут обедать.
— Простите, — сказал я Екатерине Ивановне.
— Идите, конечно: простынет.
Захаров и Гринин сидели за столиком у окна.
— Вот и он! — сказал Гринин, увидев меня в дверях.
— Как Лобов? — спросил я Захарова.
— Живет! А Коршунов как?
Меня опередил Гринин:
— Лучше. Гораздо лучше. Я заходил к нему сегодня четыре раза. Обещал скоро выписаться. «Я, — говорит, — из вас хирургического аса сделаю». Эх, скорее бы выписался!
Я сказал Гринину:
— Михаил Илларионович будет решать, когда его выписать, а не он сам. Он слаб, и еще держится высокая температура. Выпишут через недельку, не раньше.
— Не думаю, — возразил Гринин. — Пенициллин в два дня собьет температуру.
— Посмотрим, — сказал я.
— Держу пари!
— Тише, дети, — сказал Захаров. — Дайте спокойно поесть.
С двух до четырех у нас был перерыв, и мы пошли отдохнуть к себе в общежитие, в школу. Все сразу же разделись и легли спать, ведь ночью не пришлось сомкнуть глаз даже на минуту. Я завел будильник и стрелку звонка поставил на полчетвертого. Захаров и Гринин вскоре захрапели.
Я долго не мог уснуть. Мне не хотелось вставать и идти к четырем в поликлинику. Мне хотелось только спать, и я перевел стрелку звонка на одиннадцать вечера. Надо же отоспаться за эту сумасшедшую ночь. Засыпая, я слышал гудки паровозов и металлический перестук колес. Казалось, кто-то играет на неизвестном мне инструменте. Еще мне казалось, что все поезда идут в Москву. И на одном из них я и со мной еще кто-то — не то операционная сестра Нина, не то Валя.
