— Это будет последний раз, когда я говорю с посторонними о том, что касается покойного барона Блок-Чижевски, — предупредил меня старик в тот вечер. — Он всегда просил нас проявлять осмотрительность, говоря о его делах. К тому же я не считаю правильным говорить о них со столькими людьми.
Он говорил с упреком, почти с высокомерием брошенной любовницы и мелодраматической интонацией, приобретенной им в результате чтения чрезмерного количества дешевых романов. Вероятно, его история была такой же двойственной, как и все, что имело отношение к барону Блок-Чижевски, но в конце концов я почувствовал в его интонациях ту искренность, которая полностью отсутствовала в ходе моих предыдущих расследований. В его словах не было чего-либо такого, что сегодня можно было бы оценить как неопровержимое доказательство. Тем не менее на этот раз история, рассказанная администратором, наконец-то позволила рассеять туман если не над всей панорамой пейзажа, остававшейся в полной дымке в течение последних лет, то, по крайней мере, над отдельными ее частями.
Барон Блок-Чижевски, начал свое повествование старик, написал ему вскоре после войны, интересуясь состоянием одного из постояльцев, некоего Виктора Кретшмара, который попал в дом престарелых в феврале 1937 года, после того как провел четыре года в венских тюрьмах по обвинению в организации крушения поездов, в результате которого погибли десятки людей. Блок-Чижевски умолял своего корреспондента соблюдать полную конфиденциальность и благородно обещал взять на себя все расходы по содержанию этого постояльца в обмен на то, что ему будут регулярно сообщать о состоянии Кретшмара. Старик Кретшмар, продолжал свои пояснения администратор, был оборванцем, остатком человека, у которого моменты умственного прояснения чередовались с длительными приступами ярости. Конечно, приют с благодарностью принял предложение барона, и начиная с этого времени ему пунктуально высылали сообщения о постояльце Кретшмаре в обмен на существенные денежные суммы, которые, предположительно, тратили на содержание старика и уход за ним. Много лет спустя, в июне 1960 года, барон лично появился наконец в доме престарелых. Единственным багажом Блок-Чижевски была шахматная доска, и он потребовал разрешить ему переговорить с постояльцем. Все попытки барона вернуть Кретшмара к действительности при помощи угроз, слов и едва сдерживаемой ярости оказались безуспешными. Его отчаяние по поводу того, что ему не удалось ни уговорить, ни заставить старика сыграть с ним партию в шахматы, было настолько сильным, что сам управляющий не знал, кому из двоих пожилых людей следовало находиться в доме престарелых. Блок-Чижевски провел в городе несколько недель и безуспешно повторял свои попытки, вплоть до того дня, когда пресса сообщила об аресте Адольфа Эйхмана в Буэнос-Айресе. Привыкший к флегматичному темпераменту барона, администратор не мог объяснить себе состояние ярости и безмерной тоски, в которое повергло это сообщение его благотворителя.
