— Но это не более чем учебник шахматной игры… — поторопился я заявить до того, как мои товарищи могли совершить глупость, отрицая столь очевидную правду. На что Богарт, почти с сочувствием посмотрев на меня, отреагировал следующими словами:
— Это криптограмма, уважаемый. У нас имеются серьезные мотивы полагать, что в этом так называемом учебнике содержатся неопровержимые доказательства, которые позволят отправить на виселицу генерала Адольфа Эйхмана, которого мы арестовали в Буэнос-Айресе несколько недель назад.
Богарт сказал это так, будто бы сейчас он сам выпрашивал милости у невидимого судьи, со сладостью, настолько контрастировавшей с его первоначальным тоном, что в нас осталось еще меньше уверенности в намерениях говорившего. Действительно, доводы Богарта в определенной степени были убедительными. К тому же в сложившейся ситуации казалось естественным обменять связку пожелтевших листков на денежную сумму, которой хватило бы для того, чтобы существенно изменить наши жизни и при этом поспособствовать свершению правосудия над военным преступником. Однако унижение, испытанное каждым из нас в начале разговора, навязанного нам человеком, законность действий которого была сомнительна, должно было несколько видоизменить шкалу ценностей для каждого из нас. Последний доверительный поступок барона Блок-Чижевски, который продолжал казаться нам неспособным совершить даже малейшую ошибку, наполнил нас уверенным осознанием своего собственного достоинства и вызвал недоверие к словам Богарта. Казалось, старик скрупулезно отобрал нас для того, чтобы как можно лучше, именно благодаря нашим постоянным сменам имен, сохранить от слишком очевидных и подозрительных посягательств тайну, отравлявшую всю его жизнь.
Богарт должен был заметить, что его допрос споткнулся о препятствие и зашел в тупик, что было следствием недооценки им наших сил. Он моментально изменил тактику и воздержался от вопроса, согласны ли мы на передачу бумаг. Он заявил, что предложение остается в силе, а его можно найти в отделении полиции, где он всегда к нашим услугам. Он будто бы ждал, что мы откликнемся на зов совести честных людей, которые, не имея за это другого вознаграждения, кроме морального, передадут в руки израильского правосудия то, в чем оно нуждается, чтобы заставить заговорить о себе на всей нашей многострадальной планете.
Едва Богарт оставил нас одних, как Коссини приблизился к окну кабинета и на несколько секунд задумался. Наконец на его лице наметилась улыбка человека, который что-то вспомнил, и он произнес:
