Шотландец, уверенный в своей силе, спокойно выслушивал его рассказы об опасностях, которые их ежеминутно подстерегали. Но когда он увидел пустыню, в которой Спаситель постился сорок дней, то священный ужас и благоговение охватили его. Он прекратил слушать и вникать в пустую болтовню восточного воина и весь погрузился в благочестивые воспоминания. Ему стало неприятно, что его спутник мусульманин: ведь в этой пустыне обитали злые духи, жаждущие овладеть душой каждого человека.
Такие мрачные размышления тем более смущали его, что сарацин становился все веселее и непринужденнее. Чем дальше проникали они в глубь уединенных гор, тем легкомысленнее болтал эмир. Заметив, что сэр Кеннет совсем умолк, и, перестав поддерживать разговор, он запел свою восточную песнь. Как ни плохо владел рыцарь чужим языком, все-таки он понял, что в песне говорилось о любви, о красоте женщин, которых с таким восторгом прославляют восточные поэты. Закончив одну песню, сарацин весело затянул следующую, воспевающую вино, и расходился так, что рыцарь не мог смотреть на него без презрения. Ему стало казаться, что лукавый воплотился в образ этого воина и старается смутить его. Как христианин и богомолец он должен был бы думать о покаянии и грехах, а над его ухом беспрерывно звучала восточная песня, в которой говорилось о счастье, любви и земных радостях. Он не мог больше бороться с собой и с негодованием обратился к сарацину с просьбой прекратить пение.
– Сарацин, – сказал серьезно сэр Кеннет, – хотя ты и придерживаешься своей ложной веры и, как слепец, не видишь света истины, но ведь ты должен понимать, что есть места на земле, где могущество злобного духа, простирающееся на человека, сильнее. Я не стану объяснять тебе, по какой причине эти ущелья, по которым мы проезжаем, эти мрачные пещеры, темные своды которых будто ведут из пропасти в пропасть, стали обиталищем сатаны и его ангелов, но скажу тебе, что святые отцы и мудрейшие люди, которым опасности этих мест известны, предостерегали меня. Поэтому, сарацин, умерь твое излишнее и неуместное веселье, устреми помыслы свои к более возвышенным предметам, хотя грустно, что лучшие твои мысли не больше как хула и грех.
Сарацин с изумлением выслушал его и ответил ему, по-видимому, лишь из вежливости, удерживаясь от смеха:
– Мой добрый сэр Кеннет, ты, кажется, несправедлив к своему товарищу, или же вы, западные народы, привыкли ко всем относиться, считаясь лишь с собой? Я ведь не оскорблялся, когда ты пил вино и ел свинину, ты пользовался правами христианина, говорил ты, тебе была предоставлена свобода насыщаться, чем тебе угодно; я только внутренне жалел тебя, видя, как ты себя оскверняешь. Зачем же теперь, когда я пою песни и стараюсь оживить наш путь, ты возражаешь? Вспомни, что говорит поэт: «Пение как небесная роса, ниспадающая в недра пустыни; оно оживляет путь странника».
