Нет, автограф конечно же получить хотелось, да и Ира объяснила, что бард — нормальный мужик, без дурацкого гонора и придури, но он все время оказывался рядом с Огульниковым, а уж к обфырканному ей «генералу» Стелле вовсе не хотелось подходить.
Ирина плакала злыми слезами, сидя, подобрав ноги, в кресле в вестибюле дома отдыха. Укутав ее замерзшие и покрасневшие коленки — она была в мини-юбке — собачьей шубой, перед ней, согнувшись, стоял симпатичный парень лет двадцати и, растирая ее ступни, уговаривал:
— Ну, Ирочка, ну, мамулька, все пустяки! Отработаем, я тебя полечу — у меня такой коньячок припрятан!
— Нет, Слав, какие суки! Я больше не могу! Уеду! Гори они огнем. У меня вообще хронический цистит! Не могу больше!
Появилась конопатенькая Таня Егорова — помреж с хлопушкой.
— Там Михаил орет. Пошли!
— A-а! Мать твою! — вскакивая, завопила Ирина. Она явно вышла из себя. — Делают что хотят! Да, Слав, познакомься — это Стелла.
— Угу.
Они опять побежали с крыльца, как и задумал режиссер, первыми: Стелла (слава Богу, в собственных сапогах), Ирина (в летних белых туфлях) и Людмила Васильевна (в босоножках!), но на сей раз — видимо, народ посоветовался с оператором — им под ноги полетели: Славикова собачья шуба, енотовая — Романова, дубленка лысого Новикова, затрепанное пальто Вячеслава Григорьевича, кожаное на подстежке — Радкевича. Стелла чуть не разревелась.
И они добежали! Правда, последние метры, проваливаясь по щиколотки в снег, но это были последние метры! И пали на шею Кострову, едва не сбив его — невысокого, но плотного — с ног. Вслед за ними мчались Радкевич, Сиротин, Романов и Новиков. Вдруг раздался раздирающий душу свист, и с криком: «Любимый доктор жив!» — в соседний сугроб впаялась головой пролетевшая по подвеске Извекова — Маньячка. Взметнулись и опали, как купол парашюта, полы ярко-синего халата, отделанного страусовыми перьями. По задумке режиссера, несчастная женщина от счастья воспарила, но парение завершилось истошным визгом — под халатом на Алле Владимировне было только нижнее белье, трусики и бюстгальтер, и, когда ее обнаженный живот вошел в соприкосновение со снегом, она не выдержала.
Совсем заиндевевшая Стелла лишилась дара речи. Она не слышала, как оператор Егор сказал режиссеру:
— Посмотри, как девчонка в образ вошла — слезы на глазах!
А режиссер не слышал оператора.
— Перелет! — зло сказал он и в сердцах швырнул себе под ноги недокуренную сигарету.
* * *
