«Сейчас я чуть-чуть посижу, — подумала она, — и пойду домой…»
Держась за выкрашенную в бледно-желтый цвет стену, она добрела до другого угла и страшно испугалась: как она, лишившись опоры, доберется до скамейки? В Ритином помутившемся сознании царил такой хаос, что она даже не понимала, зачем ей эта скамейка, но твердо знала — там спасение!
Она уже почти дошла, с трудом перебирая ватными ногами, и уже видела полуслепыми от боли глазами ободранное, прежде ярко-зеленое чудовище с причудливо изогнутыми чугунными боковинами, когда сознание покинуло ее. Опускаясь прямо в кучу грязного снега, она упорно продолжала тянуться рукой к скамье, будто не желая смириться с поражением.
* * *
Очнулась Рита в послеоперационной палате. Уже наступил вечер. За темными окнами густела вязкая темнота, лампы дневного освещения под потолком размеренно и раздражающе-нудно гудели, заливая палату мертвящим неоновым светом.
Рита повернула голову и осмотрелась — все восемь кроватей, поставленных в два ряда друг против друга, были заняты. Она лежала на последней кровати, стоявшей возле самой двери, выкрашенной белой краской и застекленной и оттого, видимо, казавшейся такой тревожаще непривычной… Недомашней…
Простынка сбилась во влажный, раздражающий ком, и, как Рита ни старалась, расправить ее не удавалось. Видимо, усилия были причиной тому, что у нее вдруг усилилось кровотечение, и она почувствовала, что пеленка, проложенная у нее между ног, совсем промокла. И тут Рита все вспомнила… Ей захотелось закричать, заплакать в голос, но слез не было. Она повернулась на живот и впилась зубами в подушку…
Две женщины справа от нее, приподнявшись на локтях, вытянув шеи и наклонив друг к другу головы, о чем-то шептались. До Риты долетали лишь отдельные слова:
— Она со шкафа прыгала… Ванны горячие…
— Вот-вот, дуры безмозглые… калечатся… А мы тут месяцами…
— А эта… из общаги… Спицей все расковыряла… Еле спасли…
— Ну ду-у-ура!
Рита поняла, о чем речь, и ее затошнило. Стараясь погасить спазм, она повернулась на бок и заставила себя глубоко дышать, не прислушиваясь больше к разговору соседок. Только сейчас она ощутила резкий, тяжелый, больничный запах — смесь запаха лекарств, боли и страха.
Открылась дверь, и в палату проковыляла нянечка со шваброй и полязгивавшим ведром, в котором плескалась уже не слишком чистая вода; ведро это старуха, похожая на бабу-ягу, грохнула на пол прямо перед Ритиным носом.
И тут Рита наконец заплакала. Но не так, как ей хотелось сначала — с криком и истерикой, а тихо, едкими горячими слезами, умудряясь подавлять даже всхлипывания. Глаза ее вдруг встретились с глазами бабы-яги, и та присела на краешек Ритиной кровати.
