— Слушай, Павел, как это произошло? — Андрей уныло сидел над пустой рюмкой и вдруг поднял страдающие глаза. — Я все никак не могу очухаться.
— Ты об этой девочке? — с рассеянным удивлением спросил Павел. — Никто ничего пока не знает. Видимо, заманили в пустой дом, изнасиловали, а потом зарубили. Это на Красногвардейской, барак за «Гастрономом». Вы-то должны его знать — видно из больницы, — обратился он к Савостьянову.
Тот пожал плечами:
— Никогда не хожу по Красногвардейской. А окна у меня — на вокзал.
— Там большие трудности были — все-таки две недели она лежала в жаркой комнате. Ну, ты представляешь, с чем пришлось экспертам работать.
Андрея вдруг повело какой-то замысловатой судорогой. Он вскочил со стула, пошел почему-то в угол. Стал там сиротливо курить, вздыхая время от времени, громко и печально, как лошадь.
— Ну, как ваши успехи на ниве просвещения, Танечка? — услышал Павел.
Савостьянов разговаривал с Таней, которая вернулась из кухни и скромно села возле проигрывателя, перебирая пластинки.
— А никаких! — Она засмеялась. — У меня каникулы!
— Господи! — воскликнул с завистью Савостьянов. — Устройте меня к себе, чтобы я тоже мог по три месяца в году гулять!
— С удовольствием. Нам как раз очень не хватает мужчин-учителей.
Ну и так далее, в том же роде, пустяковые слова, которые говорят о чем угодно, но только не о том, что совершается сейчас между ними.
— Давайте-ка лучше выпьем, — через некоторое время оживленно сказала Таня, подходя к столу.
Павел показал глазами на печально стоящего в углу Андрея. Таня скорчила гримаску, ей сейчас все было нипочем:
— А-а… Он теперь долго еще не отойдет. Такой у него с ней роман был, прямо-таки тютчевский, и вдруг… Как все-таки страшно жить в этом мире! И все-таки неплохо жить, правда? — обратилась она к Савостьянову, который тоже подошел к столу и безотрывно стал глядеть ей в лицо.
— Правда, Таня. Лучше быть веселым и живым, чем грустным и мертвым.
Она рассмеялась. Павел подумал о докторе: все-таки со стороны, когда молчишь, ты производишь большее впечатление.
Они выпили. Таня и Савостьянов как-то очень многозначительно чокнулись перед этим. Даже в тонюсеньком звоне хрусталя, как это ни удивительно, явственно прозвучала интимная нотка, — большой он, видать, был мастер совращать с пути истинного… И где уж поэтически настроенной девчонке было не сомлеть в соседстве с этаким-то сердцеедом!
Андрей вдруг торопливо подошел к столу, ни на кого не глядя, суетливо налил водки в фужер, выпил. Лицо его было раздражено тоской. Отошел, но тут же вернулся, снова налил и ожесточенно выпил. Он тяжело дышал.
