— Я вижу, что впридачу к Сименону ты просто-напросто хочешь получить еще и Сэлинджера. Так?
— Так да не так. А почему, Андрюша, именно у тебя, кто более других в нашем городе достоин упиваться Незваном, нет этой книжки?
— Я был в командировке, старик, — печально вздохнул Боголюбов. — Вдобавок ко всему допустил бестактность по отношению к Люське. И вот вам результат.
Павел ничего не понял.
— Люська? Это кто?
— Люська — это продавщица в «Прогрессе», мой главный поставщик. А я был в командировке.
— И кроме того перед отъездом допустил бестактность по отношению к Люське.
— Правильно, но я был немножко пьян.
— А сколько всего было Незвалов?
— Четыре, старик! Всего четыре экземпляра на весь наш растущий город!
— Безобразие… — посочувствовал Павел.
— И всегда моя открытка лежала под номером один, а после того, как я допустил бестактность по отношению к Люсе, она оказалась под каким, как бы ты думал, номером?
— Под номером, я думаю, пять… — напрягся Павел.
— Точно! — не скрывая изумления, сказал Андрей. — А как ты догадался?
— Это очень сложно объяснить… — серьезно ответил Павел. — Дедукция… индукция… Ты лучше с подробностями расскажи о бестактности, которую допустил по отношению к Люське.
— Бестактность как бестактность. Оказалось просто, что она и в самом деле читает все стихи, которые проходят через ее руки. В этом все дело. Она, видишь ли, от Асадова без ума! Тут бы даже Савостьянов спасовал. Вон он, кстати, идет…
Внизу на тротуаре стоял, ожидая, когда пройдет колонна автобусов с пионерами, Савостьянов — джинсы в обтяжку, синяя («миллионерская», подумал почему-то Павел) рубашка с короткими рукавами, мощный торс, седина на висках…
— …Ну, приезжаю, — продолжал между тем Андрей. — Забыл уже обо всем, что было. Люсенька, милая, Незвал был? Был, говорит, но распродан. Как, говорю, распродан?! Я, как пчелка, тружусь, разъезжаю по губернии, две недели не мылся, забыл, как печатные слова произносятся, а здесь моего любимого поэта продают?! Не шути, говорю, улыбнись и достань из-под прилавка то, что ты сохранила для меня. Дудки, говорит, прислали всего четыре экземпляра, а ваша открытка была пятой. Ах так, думаю. Бегу в магазин, покупаю триста грамм «Мишек». Она их ест и говорит: серьезно, Андрей, ни одного больше Незвала не осталось. Я после того вечера на тебя рассердилась и со зла, дура, продала кому попало. Но скоро будет Басе, ты не огорчайся. Чего уж, говорю, ладно уж… прости, в общем, говорю, что «я помыслить смел поцеловать твой ореол светлейший…» Ничего, говорит, Андрюша, я ведь тоже не во всем была права в тот вечер…
