Мать, уже переодетая, сидела в простом белом халате. Прелесть широко раскрытыми глазами разглядывала горы цветов.
— Мама!
— Ах это ты, мой дорогой. — Мать внимательно посмотрела на меня. — В чем дело?
Неожиданно я почувствовал, что не в силах говорить при посторонних.
— Мама… ты можешь выйти?
— Выйти?
— Да. Если можешь, там…
— А! — Мать, по обыкновению, была на высоте и держалась куда лучше меня. — Как глупо с моей стороны, что я забыла. Дорогие, извините, одну минутку, я сейчас вернусь.
Мы вместе выбрались в коридор, дошли до моей комнаты и, приоткрыв дверь, проскользнули внутрь.
— Где Сильвия? — тут же спросила мать у Ронни.
— Анни… О, Анни… — только и сказал он.
— Ее не было с тобой за столиком. Я обратила на это внимание в середине выступления.
«Ну и дела! — восхитился я, — Я ничего вокруг себя не замечал, а она успела разглядеть собравшихся». Мать нетерпеливо схватила Ронни за руку.
— В чем дело? Что случилось?
Ронни вцепился в кресло и втянул голову в плечи.
— Анни, я ее не видел… Я не мог смотреть на нее. Клянусь! После вашего ухода я заперся в своей комнате. Но когда пришло время идти в зал, в четверть седьмого, я… Дверь между нашими номерами была заперта. Ключ торчал с моей стороны. Я пришел в ванную. Анни… Она лежала там. Мертвая.
— Мерт… — вскричал я, но мать закрыла мне рот рукой.
— В коридоре люди! — прошипела она.
— Анни, она была мертва. Я не виноват! Она была мертва… Я стоял и смотрел; смотрел и думал. Я даже никому не мог сообщить! За каких-то десять минут до выступления, Анни! Я ушел и оставил ее там.
— Оставил ее там? — эхом отозвалась мать.
— Я вернулся к себе в номер, запер дверь и пошел в зал. Сел за столик и смотрел ваше выступление… Я… Она лежит мертвая: в ванне…
Я рухнул в кресло.
Неожиданно раздался голос матери.
— Ронни, я иду.
— Но, Анни, ты… Из всех людей ты…
— Да, — отрезала мать, — это могу быть только я!
Она выпрямилась и окинула нас суровым взглядом.
— Оставайтесь здесь и ждите. Я быстро избавлюсь от этих людей… Только ждите.
Она выскользнула в коридор, и мы услышали крики собравшихся. Ронни чуть ли не лежал в кресле Джино. Мы молчали. Говорить было не о чем, любой разговор в такой ситуации был немыслим.
Шум в коридоре затих, послышались шаги. В комнату вошла мать. На ней были черные брюки и розовая блузка.
— Пошли, — сказала она.
— Но, Анни…
— Пошли.
Мы втроем вышли из комнаты, спустились на лифте в фойе, пересекли его и на другом лифте поднялись в номер, который занимал Ронни.
