— Чень добры. — Акцент сразу выдал в ней польку.
У стула мужчины стоял футляр с гитарой. Он ласково гладил руку спутницы, у обоих на левых руках поблескивали обручальные кольца; переговаривались они на французском. Что уловил Кондрат: она мужа ласково называла «Лео», а он ее, воркуя, — «Ирэн». Время от времени они весело переговаривались с сидящими за соседним столиком, но — на польском. Отвечали им также по-польски.
Лидером там был Эдди Рознер — открытки с изображением трубача с обворожительной улыбкой и его жены-певицы Рут Каминской на фоне джаз- оркестра продавались во всех газетных киосках Минска. Третьим был лысый толстячок, а спиной к Кондрату сидел молодой человек. Лица его не было видно, но он бесконечно острил: вся шестерка, представлявшая единую компанию, после его реплик покатывалась со смеху.
Кондрат понимал язык и тоже чуть улыбался.
— О чем они? — насторожился чекист. — Над чем смеются? Переводите.
— Потом.
Официант подал два меню в кожаных папках с золотым тиснением «Гостиница «Москва». Ресторан». Кондрат и Ружевич углубились в чтение, исподлобья переглядывались, встречая названия блюд, равно незнакомые обоим.
— Что, товарищ сатирик, — едва слышно пробормотал чекист, — вот каков он, советский общепит!
Кондрат наметил в меню, что имело хоть частично знакомое название: «нарзан», «винегрет» с добавлением неизвестного слова «с каперсами», «борщ по-селянски» — это было понятно — и «котлету по-киевски». Какой вкус придавала котлете столица Украинской ССР, он не знал, но иностранные уточнения в меню к слову «котлета» в остальных названиях делали те блюда абсолютно неприступными. После заказа Кондрата чекист небрежно махнул официанту:
— Мне то же самое.
В ожидании — прислушались. Толстячок за соседним столиком тронул ножом полупустой бокал.
— Соль-диез, — опознал звук Рознер.
Толстячок допил вино и вновь стукнул ножом по пустому бокалу. Еще не затих долгий звон, как Рознер определил:
— Си-бемоль.
Толстячок нагнулся, поднял футляр, достал скрипку.
— Павлик, золотко, ты мне не веришь?! — удивился Рознер.
— Верю, маэстро, но. — Он тронул смычком струну, согласился: — Си- бемоль. Эдди, у тебя не уши, а камертон!
Компания весело обсуждала экзамен.
— Над чем смеются? — беспокоился Ружевич. — Знать бы.
Рознер приподнялся, взглядом поискал кого-то, помахал, подзывая. Тотчас к столику подлетел с портфелем под мышкой директор Рубинчик.
— Золотко, пан коммунист, — начал Рознер как бы деловито, но не выдержал, рассмеялся.
