Она все еще держала фотографию. Аккуратно обрезанную с одного края ножницами. Знакомую мне фотографию. Я тоже был снят тут — стоял рядом, заломив пилотку, выпятив грудь, увешанную медалями. А сейчас торчал только мой локоть. Все остальное отрезано ножницами.
— Ты похожа на свою мать, — сказал я.
Да, она похожа на мать. Но еще больше на меня. Было бы смешно сомневаться — она моя дочь.
Я долго ждал ребенка. Многие годы у нас с Леной не было детей, и оба мы немало страдали из-за этого. А ведь в общем все, что люди вкладывают в понятие «счастье», у меня было. Все. Жизнь одаривала меня иногда даже большим, чем я ждал от нее. Мне везло, и оттого, наверно, у меня было немало завистников. Чудаки, они и не знали, как я завидовал им, потому что у них были дети! Дом мой казался мне пустым, безжизненным. На шкафах, на книжных полках Лена расставляла детские игрушки. Вид их, ненужных, мертвых, может быть, и успокаивал Лену, но меня приводил в уныние. Я не любил эти игрушки, но молчал. А в это время где-то росла моя дочь. Я тосковал о детях, а она бегала по земле, и я не слышал ее шагов.
Мне не хотелось вспоминать о том времени и о той женщине тоже не хотелось вспоминать. Я давно ее забыл, и вспоминать о ней незачем.
У нас мог быть ребенок. Я никогда не думал, мог ли у нас быть ребенок, но у нас мог быть ребенок. И вот она… сидит рядом — ее и моя дочь.
Она все еще держала фотографию. И рука ее дрожала.
— Спрячь, — сказал я.
Неверными пальцами она засунула фотографию в чемоданчик.
— Давно приехала?
— С двенадцатичасовым.
— Голодна?
— Что? — спросила она.
— Голодна, спрашиваю? Ела что-нибудь?
— Ела, — сказала она, отвернувшись.
Ничего она не ела. Я свернул к набережной, остановился у «Поплавка».
— Идем.
— Я ела, правда, — сказала она.
— Прекрасно. А я нет. Вылезай.
Она вылезла и чемоданчик вытащила тоже.
— Не украдут. Оставь.
Покраснев, она положила его на сиденье.
Одернув платье, опустив голову, косолапя, будто старалась спрятать стоптанные свои босоножки, она шла рядом со мной по длинному залу, уставленному столиками, Зал был пуст, только у буфета официанты равнодушно смотрели, куда мы сядем. Сели мы у окна, над самой водой.
Она положила руки на скатерть, но сразу же убрала под стол.
— Не стесняйся, — сказал я.
— Я не стесняюсь, — ответила она, снова покраснев.
— Ну и прекрасно. Что есть будешь?
— Ничего… Кашу какую-нибудь.
— А может, бифштекс? Или шашлык? Впрочем, вот — цыпленок-табака.
— Что?
— Цыпленок-табака. Ты ела когда-нибудь цыпленка-табака?
