– Никакие. Ты считаешь, – он посмотрел на Мишу так, словно придавил увесистым предметом, – десять лет жизни, о которых он сказал в кабинете, – это гарантия?
Миша не верил своим ушам и глазам. «Спор на пустом месте. Как они, русские, могут не слышать собеседника». Но он сказал:
– Врач бумагу даст. Через суд востребовать можно.
Миша воочию наблюдал русского человека: тот закрывал глаза и пускался на авось.
– Что? Что через суд можно? С того света человека суд вернёт?
Зрачки его приобрели нежелательный блеск. Миша убеждался в агрессивности Семёна и не понимал, почему этот, доселе, как он считал, редкий адекватный русский накидывается на него, словно возлагая вину на него и на врачей. «Странные эти русские»! Он как можно спокойнее закончил:
– Близкие: жена, дети – в случае потери кормильца ни в чём не будут нуждаться. Им могут на этом основании гражданство этой страны дать. Пособие платить будут. Включится целый механизм.
Семён уже не слышал.
– В Питер поеду. Надо поторапливаться. С утра зайду, отправим документы, днём улечу.
Вмешался брат Эдик:
– А машина как же?
Не обращая на его вопрос внимания, Семён равнодушно брякнул:
– В России куплю.
Миша засобирался уходить, понимая, что он здесь некстати. Эдик вышел за ним как бы побеседовать, подальше от конфликта.
Семён сел на стул, посмотрел в спину уходящим. Вполголоса просипел:
– Вот гнида!
Солнце вечерними лучами растеклось по палате, окрашенные в белый цвет предметы словно добавили света. Семён приоткрыл окно.
Ветер, потрёпывая листья на деревьях, ласково пошёптывал, сквозя тёплым дыханием.
Семён облокотился на подоконник. Долго всматривался вдаль. Ему почудились ясность ума и выразительность дум, которые пластами налегли в его голове за эти дни. «Насколько люди отстают в своих видах на жизнь отсутствием понимания. Они объединяются лишь для того, чтобы не брать на себя ответственности. Пошло! Абсурдно!» Он медленно отошёл от окна, взял с маленького столика телефон и мысленно представил, чем занимается его маленькая Маша. Он набрал нестираемые цифры, написанные тонкой паутиной по воздуху в его голове. После долгих гудков там откликнулись:
– Привет.
Он подошёл к окну и снова оперся на него локтями. В нём пробудилась поэзия.
– Привет, маленький мой, как твои дела?
– Никак. Ты же знаешь. Мои дела – это твои дела. Ты с врачами говорил?
Он ответил не сразу.
– Поговорил, – опять помолчал, – да здесь люди другие. Предлагают ногу ампутировать. Считают, что дела критически обстоят. Как мы с тобой и предполагали.
