Восемь голубых дорожек | страница 58
Слезы то и дело навертывались на глаза; сердясь на себя, Антон вытирал их рукавом куртки.
И есть хотелось как!
А из кухни доносился такой вкусный запах, что даже сосало под ложечкой. Картошку, что ли, жарит Людмила Васильевна? Да, конечно. Пахнет жареной картошкой.
За те дни, пока Антон сидел дома, подъелись все припасы, оставленные мамой, — и крупа, и вермишель, и сахар. Даже соли почти не осталось. Черный хлеб с сольцой — тоже вкусная штука!
А куда ушли деньги, этого он до сих пор сообразить не может.
Перед самым отъездом мама ему сказала: «Если тебе не хватит этих денег, тут еще лежат». Но он тогда ей ответил: «Хватит, хватит. Куда мне такую кучу?» — и даже не поглядел, куда мама положила запасные деньги. А теперь она пишет, чтобы он тратил эти запасные, но он никак не может вспомнить, где лежат эти деньги.
Возле двери послышалось шарканье шлепанцев, и раздался голос соседки:
— Антон, ты дома?
Антон досадливо поморщился: ну ее!
Но дверь, скрипнув, приоткрылась, и Людмила Васильевна заглянула в комнату. Спросила:
— Ты все-таки почему в школу не ходишь?
Антон не ответил. Уткнулся носом в подушку на диване. Не ходит и не ходит… Ей какое дело?
Но Людмила Васильевна, решительно распахнув дверь, вплотную подошла к дивану:
— Ты здоров ли, парень?
Она положила руку на лоб Антону. Рука была мягкая, теплая, и от нее невыносимо пахло чем-то вкусным.
Что за издевательство такое!
Антон вскочил с дивана. Крикнул:
— Вам-то какое дело! Болен ли, здоров! Никого не касается!
— Дурень ты, дурень! Как же не касается? Иди жареной картошки поешь. Ведь голодный. Что, я не вижу? Жалко смотреть.
Уж этого Антон вынести не мог. Совсем взвился. Ей жалко смотреть?! Еще чего не хватало: его из жалости собираются кормить!
— Не нужно мне вашей картошки! Сами ешьте.
— Эх, дурень, дурень! — укоризненно покачала головой Людмила Васильевна и, по-старушечьи шаркая своими шлепанцами, вышла из комнаты.
Что с таким упрямцем станешь делать? Лежит голодный, отощал. Одни глаза остались. Сегодня и каши не варил. Надо думать, все свои запасы израсходовал. А уж она-то ему кашу маслила, молока тайно подливала. Чуть он из кухни выйдет, она живо в кастрюльку комок масла. Не жалела! А вот с картошкой нынче не вышло. Гордец! Скорей бы родители приезжали, ведь неладное творится с парнишкой.
После ухода Людмилы Васильевны Антон тотчас остыл. Устыдился: зря нагрубил человеку.
В комнату, мягко ступая, проскользнул Котикс. Сытый. Гладкий. Подошел к дивану, на котором сидел Антон. Нацелился вспрыгнуть, но раздумал. Поглядел на Антона презрительно и, чуть прищурив зеленые глаза, фыркнул: «Не стыдно тебе, брат, а?» И, подняв хвост трубой, с достоинством вышел из комнаты.
