Меня охватила мрачная ярость:
— Признание вас не спасет.
И тут впервые Диямены ответили сами, а Гарриман промолчал. В отличие от голоса Порриньяров, в котором сливались оба пола, их голос оказался пустым и бесполым, более подходящим для виртуальной личности, нежели для реальной:
— Подозреваю, что я больше недостойна спасения.
Допрос продолжался недолго — по меркам женщины, которой доводилось допрашивать подозреваемых по десять или более часов. Но я почувствовала себя хуже, чем если бы меня ткнули ножом в живот — как будто некий разгневанный бог только что вырвал мне сердце. Пошатываясь, я добрела до ближайшей полки, где стоял кувшин с водой, и выпила три полных чашки, таких холодных, что каждая словно забила мне клин в череп.
Бенгид и Порриньяры ждали, пока я закончу, но по-разному. Порриньяры поняли все, что я здесь проделала. Они поняли в этом преступлении то же, что и я. Возможно, они даже осознали его худшие последствия. Но для ушей Бенгид допрос Гарримана прозвучал так же, как и все ее предыдущие допросы, не выявив больше того, что она уже знала.
Я не стала поворачиваться, чтобы объяснить ей что-то. Я стояла лицом к стене, ощущая, как вода в моем желудке превращается в кислоту, когда я прошептала слова, услышанные от Порриньяров во время расследования при нашей первой встрече. Слова, не подразумевавшие ничего, кроме дружелюбия, но означающие гораздо больше, когда речь шла о них двоих. «Нести бремя, слишком тяжелое для одного».
Секунда тянулась за секундой, пока Бенгид не произнесла:
— Я этого не вижу.
— Не видишь, — подтвердила я, не оборачиваясь, — и вряд ли могла бы увидеть. Но ведь ты никогда не жила со связанными людьми и не задумывалась о том, чтобы стать таковой. Этот феномен не часть твоей повседневной жизни, а лишь странная, пугающая и чуждая процедура, о которой ты не хочешь даже думать и уже тем более понять.
— И что?
— А то, что ты позволила Гарриману выдать признание, которое поведало тебе все, при этом ничего не раскрывая. И тебе ни разу не пришло в голову, что чистая правда, высказанная здесь, может скрывать другую правду, которая лежит на виду.
Я обернулась. Бенгид сидела с широко раскрытыми глазами, ничего не понимая. Она догадывалась, что я обнаружила нечто ужасное, но не могла понять, что именно.
— Ты плачешь?
Верно, а я и не заметила. Я вытерла горячие слезы, превратив их в два одинаковых мазка на щеках, и сказала:
— Ничего удивительного.
— Бога ради, Андреа, да что с тобой?
