– Ну что ж, Вероника, – поторопил ее Уоррен.
Гордо подняв голову, она пересекла тротуар, толкнула вращающуюся дверь и, не глянув в сторону буйно веселящейся компании, подошла к ближайшему мастеру.
– Я хочу обрезать волосы.
У мастера отвисла челюсть. Он выронил папиросу.
– Чего?
– Обрезать волосы!
Отринув дальнейшие переговоры, Вероника взобралась в высокое кресло. Клиент, которого брили рядом, извернулся и метнул на нее взгляд, где изумление мешалось с мыльной пеной. Один из мастеров дернулся, попортив юному Вилли Шунеману ежемесячную стрижку. В последнем кресле хрюкнул и мелодично выругался на языке древних кельтов мистер О’Рейли – ему в щеку вонзилась бритва. Два чистильщика сапог, выкатив глаза, рванули к Веронике. Нет-нет, туфли чистить не нужно.
Вот уже какой-то прохожий уставился в окно; к нему присоединилась парочка; откуда ни возьмись, о стекло расплющился пяток мальчишеских носов, летний ветерок вносил в дверь обрывки разговоров.
– Гляди-ка, парнишка какие волосищи отрастил!
– Скажешь тоже! Это бородатая тетка, она только что побрилась.
Но Вероника ничего не слышала, ничего не видела. Она ощущала только: вот человек в белом халате вынимает первую черепаховую гребенку, вот – вторую; руки его неуклюже возятся с непривычными шпильками; ее волосы, ее чудесные волосы – сейчас она лишится их, никогда больше не оттянут они своей роскошной тяжестью ее голову, не заструятся по спине темной блестящей рекой. Она было дрогнула, но тут в поле ее зрения очутилась Марджори – она иронически улыбалась, словно говоря: «Отступись, пока не поздно! Ты решила потягаться со мной. Вот я и вывела тебя на чистую воду. Куда тебе до меня».
Вероника собралась с силами: руки ее под белой простыней сжались в кулаки, а глаза – этим наблюдением Марджори много времени спустя поделилась с кем-то – зловеще сузились.
Через двадцать минут мастер повернул Веронику лицом к зеркалу, и она содрогнулась, увидев размеры понесенного ущерба. Волосы ее, совершенно прямые, теперь безжизненно повисли унылыми прядями по обеим сторонам внезапно побледневшего лица. Короткая стрижка сделала ее страшной как смертный грех, и ведь она знала наперед, что так и будет. Главная прелесть ее лица заключалась в невинном выражении, придававшем ей сходство с Мадонной. Короткая стрижка уничтожила это сходство; теперь она казалась ничуть не эффектной, а скорее… ужасно заурядной и попросту смешной – вылитый синий чулок, только что очки забыла дома.
