– А это правда блеф? – поинтересовалась Роберта.
Вероника колебалась. Она понимала, что ей непременно надо выкрутиться поостроумнее, но взгляд кузины, внезапно обдавший холодом, не давал собраться с мыслями.
– Как сказать, – уклонилась от ответа Вероника.
– Слабо тебе? Признайся, – сказала Марджори.
Вероника заметила, что Уоррен перестал терзать гавайскую гитару и глядит на нее.
– Как сказать, – упрямо повторила она. Щеки ее пламенели.
– Слабо! – повторила Марджори.
– Не отступайтесь, Вероника, – подзуживал Отис – Укажите Марджори ее место, пусть не важничает.
Вероника затравленно озиралась, ей казалось, глаза Уоррена неотступно следят за ней.
– Мне нравится короткая стрижка, – быстро сказала она, будто отвечая Уоррену, – и я решила обрезать волосы.
– Когда? – осведомилась Марджори.
– Когда угодно.
– Не откладывай на завтра… – начала Роберта.
Отис сорвался с места.
– Both отлично! – завопил он. – Устроим групповую вылазку! Вылазку в цирюльню! Вы, кажется, говорили про отель «Севье»?
Все мигом повскакали с мест. У Вероники бешено колотилось сердце.
– Как? – выдохнула она.
Над общим шумом вознесся звонкий и презрительный голос Марджори:
– Не беспокойтесь, она еще даст задний ход.
– Вероника, едем, – на бегу кричал ей Отис.
Две пары глаз, Уоррена и Марджори, в упор смотрели на Веронику – бросали ей вызов, подрывали веру в себя.
Еще секунду она мучительно колебалась.
– Ну что ж, – сказала она быстро. – Отчего бы и не поехать?
Те несколько бесконечно долгих минут, когда Уоррен мчал ее по городу, а вся компания катила следом в автомобиле Роберты, Вероника чувствовала себя Марией Антуанеттой, влекомой в телеге на гильотину. Вероника удивлялась, почему она молчит, почему не крикнет, что все это недоразумение. Она изо всех сил удерживалась, чтобы не схватиться за волосы руками, не спасти их от неожиданно обернувшегося таким враждебным мира. И не делала ни того ни другого. Даже мысль о матери больше не пугала ее. Ей предстояло доказать свою выдержку, свое право блистать на звездном небосклоне покорительниц сердец.
Уоррен угрюмо молчал, а перед отелем остановился у обочины и дал Веронике знак выходить первой. Вся ватага с хохотом повалила из автомобиля Роберты в парикмахерскую, нагло таращившуюся на улицу двумя зеркальными окнами.
Вероника стояла на обочине и глядела на вывеску парикмахерской. И правда, ни дать ни взять гильотина, а тот, ближний к окну парикмахер с папиросой в зубах, развязно прислонившийся к креслу, – палач. Наверняка он слышал о ней, наверняка он уже давно ждет ее, куря одну папиросу за другой у этого громоздкого, обязательно мелькающего во всех разговорах кресла. Интересно, завяжут ли ей глаза? Нет, не завяжут, только обернут шею белой простыней, чтобы кровь… что за чушь… волосы… не попали на платье.
