Во время войны против Югославии демократические европейские государства пришли-таки к моменту истины — горькому, лишенному всяких иллюзий моменту самопознания. Пускай с опозданием на десять лет, но им пришлось усвоить мысль о том, что от утопии полной европейской интеграции — утопии, чреватой весьма нерадостными последствиями — им отбояриться все равно не удастся: этого не позволят им сделать собственные традиции, обязательства, насущные потребности и навязчивые идеи, — но и осуществить эту утопию они не смогут. В этой ситуации противопоставленными друг другу и самим себе оказались такие разные, с разной ментальностью общества, которые, видя предпринимаемые другими действия, не могут понять друг друга. Не понимают они и того, чего не понимают в самих себе, а потому в принципе ни на какую интеграцию не способны. В то время как сербы, прикрепив себе на спину и на лоб мишени, вышли на улицы, чтобы выразить солидарность с деспотизмом своего государства и в качестве добровольных жертв предложить себя на понятном ненавистному врагу языке, международный военный союз на том же самом языке не просто заявил, что ведет войну не против сербов, но действительно, собрав весь свой огромный военный опыт, постарался избежать, чтобы эти люди стали мишенями, хотя албанцев, с которыми он солидаризировался против бесчеловечного государства, вообще не сумел защитить. Одна из этих ментальностей не соответствует ни одному из известных доселе образцов трезвой человеческой позиции и поведения; другая противоречит не только здравому смыслу, но и всем известным до сего времени вариантам и возможностям ведения войны.
Для того, чтобы мы могли взаимно понимать противостоящие друг другу языки сепаратизма и изоляционизма, необходима была бы огромная исследовательская работа лингвистов, антропологов и этнографов. А теория системного анализа, при поддержке философов, историков и социологов, должна была бы обработать собранные данные. Эта работа на продолжительное время ангажировала бы лучшие умы всех наций Европы. Нужно бы было тщательно начертить трехмерную карту европейской духовной жизни. На первом этапе предстояло бы, конечно, создать кадровые и технические условия для такого интердисциплинарного проекта. Вторым шагом стало бы точное изучение и определение тех культурных, конфессиональных и этнических границ и разломов, вдоль которых в Европе традиционно возникают коммуникационные трудности и вспыхивают конфликты. На третьем этапе следовало бы проанализировать, что понимают, что хотели бы понимать под общеупотребительными понятиями и словами затронутые этими процессами люди, живущие вдоль таких границ и разломов, как они толкуют и оценивают использование этих слов и понятий людьми, живущими по другую сторону границы, — и толкования эти, вместе со всеми, неотъемлемыми от них магическими и мифологическими ритуалами и обычаями, описать на всех европейских языках. Уже на этой стадии мы получили бы гигантский многоязычный словарь, который можно было бы листать примерно так, как поворачивают калейдоскоп. На четвертом этапе эти параллельные описания нужно было бы перевести со всех европейских языков обратно, на языки заинтересованных сторон, страдающих от конфликта или мучимых коммуникационными трудностями, и ответить им, отреагировать на все затрагивающие их рефлексии на каком-либо из больших языков-посредников. Лишь тогда общая картина впервые вырисовались бы перед нами во всей полной культурной пластичности — и лишь тогда стала бы, также впервые, видна со всех сторон. Не менее важно, что своеобразное, местное, особое со всеми своими коннотациями, лишь при этом условии впервые встроилось бы в контекст тех больших языков-посредников, которые в настоящее время не только не раскрывают, не только не осваивают национальные, конфессиональные, региональные коннотации отдельных понятий, но напротив, в соответствии со своими языковыми особенностями, со своей философией языка, поглощают их, скрывают или отметают до следующего конфликта подобно каким-то не пригодным к использованию обломкам. Пятый шаг: каждую отдельную статью в этом словаре нужно было бы показать, продемонстрировать на каждом европейском языке во всесторонне осмысленной форме, а поскольку при этом каждая отдельная статья предстала бы в многоцветном поле различных представлений, философий, языков и толкований, то аналогии, симметрии и исключения стали бы зримыми наподобие моделей. То есть для того, чтобы можно было бы внятно говорить о том, о чем надо говорить и о чем мы, по всей очевидности, хотим говорить, надо предварительно подготовить первую Великую Европейскую Энциклопедию.
