– О, конечно, ваше высочество, – громко сказала Клодина и встала. – Проcто я почувствовала себя усталой, и у меня немного болит голова, уже все прошло.
– Тем лучше, – улыбнулась герцогиня, – а теперь поболтаем. Ты так молчалив, Адальберт; как это ты отказался от своей охоты?
Она смотрела на него счастливыми, сияющими глазами, когда он проходил мимо, и продолжала говорить:
– Подумай, наследный принц сочинил свои первые стихи, мне их сегодня передал гувернер, который нашел их в его латинской тетради; хочешь прочесть?.. Дорогая Клодина, они на моем столе под пресс-папье… нет, под тем, со статуэткой герцога. Очень благодарна. Не прочтете ли вы нам? Они написаны по-детски, но глубоко прочувствованно.
Клодина подошла к окну и при угасающем вечернем свете стала разбирать крупный детский почерк. Она не могла разглядеть лица герцогини, но видела, как та протянула руку мужу и прошептала что-то, затем громко прибавила:
– Не правда ли, это прелестно?
– Да, хорошо, только бы Господь направил его так, чтобы когда-нибудь ему не было тяжело из-за того, что он нарушает верность, о которой пишет…
– Но сохранять верность не может быть тяжело никогда, Адальберт!
– Никогда? – переспросил он.
Герцогиня покачала головой.
– Никогда! Что скажете вы, Клодина?
– Ваше высочество, – начала молодая девушка, – бывают случаи, когда для того, чтобы не изменить верности, требуется тяжелая борьба.
– Но тогда это не будет верность, основанная на любви, – возразила герцогиня, и щеки ее вспыхнули, – будет искусственная верность.
– Да, – вполголоса проговорил герцог. Странно прозвучало это краткое подтверждение.
– Тогда будет не верность, а чувство долга, – возбужденно добавила молодая женщина.
– Верность своему долгу, может быть, высшая степень верности, – мягко заметила Клодина.
– Ах, такая борьба не имеет смысла, дорогое дитя! – перебила ее герцогиня. – Верность, которая требует для своего сохранения борьбы, вообще теряет смысл. Если бы, например, если бы герцог… – она запнулась, и долгая улыбка скользнула по ее лицу, – если, предположим… его мысли были бы иногда заняты вами, Клодина, то его супружеская верность ничего бы не стоила, хотя на деле он и оставался бы самым безупречным мужем… Слышишь, Адальберт? В таком случае ты бы, по моему мнению, уже нарушил верность.
Герцог отвернулся и смотрел в окно. Клодина сидела, боясь шелохнуться, но герцогиня ничего не замечала – она смеялась: высказанная ею мысль была так забавна. Она продолжала смеяться так по-детски весело, как может смеяться только уверенный в своем счастье человек, который шутя говорит о его потере, потому что убежден в невозможности этого.
