— Заплачу ли я? — сказал Кавадзути. — Конечно, заплачу. Раз вы мне не доверяете, я заплачу сейчас же. Я заставлю вас устыдиться.
— Calma, calma, — сказала его жена.
— Macche calma![16] Мы сюда больше ни ногой! Гнусная лачуга! Никаких удобств! Рыбные консервы изо дня в день! Я заплачу вам, и больше вы нас не увидите! Сколько? Сколько с нас причитается?
Ансельмо не ответил. Его лицо исказилось от напряжения, которое, казалось, вот-вот должно было привести к взрыву, но тут его жена невозмутимо ответила:
— Пятьдесят четыре тысячи лир. А с прошлым годом — семьдесят две тысячи.
— Va bene, va bene, — сказал Кавадзути и, сунув руки в карманы, швырнул на стол деньги: огромные, неудобные зеленые и коричневые банкноты по пять и десять тысяч лир, серые бумажки поменьше, достоинством в тысячу.
— Тут больше, — сказала синьора и отдала ему серый банкнот. Остальные деньги она собрала в аккуратную пачку и положила ее перед собой.
— Andiamo![17] — крикнул Кавадзути. — Мы подождем машину снаружи! — Он решительно зашагал к двери, но вдруг повернулся и пошел назад, чтобы пожать мне руку. — Мне очень жаль, что вам пришлось присутствовать при такой неприятной сцене, но вы ведь понимаете. Quando с’e in mezzo gente maleducata, когда люди плохо воспитаны…
Жена и сын неуклюже и смущенно вышли вслед за ним, молча притворив дверь. Потом мы услышали их голоса в спальне.
Ансельмо все еще неподвижно стоял у стола. Казалось, по его телу, словно электрический ток, пробегают волны бешенства.
— Insomma[18] — сказала его жена и засмеялась. — Деньги мы получили, и они уезжают. И больше не вернутся. Он сам сказал!
— Если он вернется… — пробормотал Ансельмо. — Если он вернется…
— Я достану вино, — сказала она и тяжело поднялась со стула, но тут раздался стук дверного молотка.
— Входите! — крикнула она. — Не заперто!
В комнату вошел длинноногий, черный от загара мальчишка.
— Машина сломалась, — объявил он. — Отец говорит, что меньше чем за два часа ее не починить.
Ансельмо хлопнул рукой по бедру.
— Я пойду предупрежу их, — сказала его жена и неторопливо вышла за дверь.
— Два часа… — сказал Ансельмо.
— Отец очень извиняется, — сказал мальчик и ушел.
— Два часа, — повторил Ансельмо. Он сел, уныло сгорбившись. — Но тут они ночевать не будут. Пусть едут на машине прямо в Портоферрайо. Basta. Gente vigliacca[19].
— Они уедут, — сказал я, стараясь успокоить его. — Два часа — это пустяки.
— Ма[20].
Вернулась его жена. Она смеялась.
