— Вы только подумайте! Они хотели остаться на ночь! Но я сказала: нет, никак нельзя. Машину пусть подождут, и все. Теперь он говорит, что заплатит только за дорогу до деревни. Ай-ай! — Она достала бутылку, откупорила ее ловким, сильным движением и разлила вино в три стакана. Но Ансельмо не стал пить.
— Выпей же! — сказала синьора. — Они уезжают.
Но он покачал головой, а потом сказал:
— Когда они уедут, я буду счастлив. Только когда они уедут.
Лишь через двадцать минут он наконец поднял голову, посмотрел вокруг, точно человек, очнувшийся от тяжелого сна, и взял свой стакан.
Десять минут спустя дверь спальни открылась, в коридоре послышались бодрые шаги, и, когда Ансельмо резко обернулся, на пороге возник Кавадзути.
— Извините, — сказал он. — Моя жена не очень хорошо себя чувствует. Все это ее очень расстроило. Она выпила бы воды.
— Certo, certo, — сказала синьора и, тяжело переваливаясь, снова вышла из комнаты.
— Вы очень любезны, — сказал Кавадзути. Он казался притихшим и говорил нерешительно, вполголоса. Тем не менее он остался. — Значит, все в порядке, — сказал он Ансельмо и указал худой рукой на пачку банкнотов. — За прошлый год и за этот год.
— Да, — сказал Ансельмо.
— Машина сломалась, — сказал Кавадзути. — Он сейчас ее чинит. Нам придется ехать прямо в Портоферрайо.
Ансельмо кивнул.
— Я считаю, — добавил Кавадзути, — что он нарушил свои обязательства. Он знал, что мне надо успеть на автобус. И он должен отвезти меня в Портоферрайо за те же деньги. Просто обязан.
Ансельмо ничего не ответил, но Кавадзути все говорил, и к нему прямо на глазах возвращалась обычная самоуверенность, возраставшая по мере того, как он убеждался, что может продолжать, ничего не опасаясь.
— А когда я вернусь домой, — сказал он, — я займусь этим делом. Я поговорю с ним. Заставлю его заплатить вам.
Я перехватил его взгляд и покачал головой, но он не понял и опять повернулся к Ансельмо.
— Я считаю, — сказал он, — что это какое-то недоразумение.
Я потрогал его за плечо:
— Лучше не стоит.
— Ведь он честный человек, — сказал Кавадзути, — только рассеянный.
— Неужели вы не видите? — перебил я, — Он не хочет разговаривать.
Кавадзути умолк, снова поглядел на меня с недоумением, потом посмотрел на Ансельмо, как будто увидев его только сейчас.
— Он утомлен, — шепнул он мне и вышел из комнаты.
— Grazie,[21] — устало сказал Ансельмо и поглядел на меня, как благодарный пес.
Вернулась его жена, и я решил, что им лучше остаться одним. Деваться мне было некуда, и я вышел на улицу.
