— Дедушка Василий, — спрашивала Кира.
— Что, дочушка?
— А почему такой темный мед?
Нам хотелось все знать: с каких полей и где пчелы брали, и дед нам объяснял и показывал, приподнявшись, — какого сбору, брали с лугового цвета, а там по берегу и липа зацвела, вот светлый-то брали с липы.
Солнце играло, прорываясь сквозь листву, и мы ели деревянными ложками то темный, а то светящийся на солнце светлый мед, заедая его принесенными с гряд белобокими и прохладными молодыми огурцами. Брат их резал, и на разрезе выступала огуречная роса, мы их поливали медом и ели, и они, по словам Киры, пахли таким свежим, речным и напоминали астраханскую дыню.
Мед с хлебиной — собранной пчелами кисловатой ржаной и приятной пыльцой с колосьев — и вкусом своим напоминал нам дешевое деревенское лакомство: красные, облитые сахарной глазурью дули на выструганных чистых палочках, дули, облитые вишневой глазурью, в которых был сладкий перетертый хлеб с самым дешевым медом.
— Скоро и хлеб новый будем есть, — сказал брат, — вот как подсохнет в снопах зерно, на мельницу отвезут, обмолотят и положат на стол первый горячий каравай — куда там белому хлебу, ржаной самый душистый. Солдаты говорят — от черного хлеба у людей сила, а белый приятен, да расслабляет.
Мы лакомились, а над нами летали и к нам залетали дедушкины пчелы. Зоя вскакивала и отбегала.
— Да ты только от нее не отмахивайся, — говорил дед, — ты ее не бойся, ее не тронь.
И беззаботной радости и смеха беспричинного было за столом много.
— Так-то работают и снуют, как добрые пряхи. Вот туда улетают за взятком и сюда несут, а там, в улью-то, крылышками другие машут — прохладу устраивают, воздух горячий прочь гонят. Ох, сегодня они и работают.
Брат, склонясь к нему, слушал. Он, как и мама, среди крестьян и солдат чувствовал себя хорошо, свободно и просто, он отдыхал.
— А меня ты и не узнал, дедушка, — сказал ему брат.
— Вот что-то и не припомню.
— Когда я еще кадетом был, — сказал нам брат, — с друзьями был у тебя. Мы к тебе вчетвером так же тогда пришли, и ты нас медом так же угощал.
— Прости, сынок, то, что ко мне приходили военные эти ребята не раз, это я помню, — все стриженые, как солдаты, были ребята, все в белых рубахах и черных погонах, все молодые.
— Это я тогда их к тебе на пчельник из бора привел, мы там в палатках ночевали.
— Так-то с ними был унтер-офицер с двумя нашивками.
— Так это, дедушка, и был я.
— Было, было, — сказал он, — да ведь давно, давно, сынок, было, где же вас всех вспомнить. А вот глаза твои, теперь, когда ты говоришь, я как будто припоминаю. Вот ты и офицер, а тогда-то?
